Интродукция
Мой прадед слыл большой правительственной шишкой и другом Фрунзе. Его семья обитала в Москве и занимала огромную квартиру в районе Арбата. В проклятом 1937-ом прадеда арестовали. Выпустили по актировке в конце 41-го. В начале 42-го прадед умер, так и не оправившись от дистрофии - процессы пошли уже необратимые.
Большинство родственников, чтобы не попасть в колеса дикой и бесчувственной машины Дальстроя, разбежались по провинции - хоть какой-то шанс. Среди беглецов затесалась и моя бабка.
Арбатскую квартиру почему-то не отобрали - там осталось две дочери прадеда. Хотя всю молодую поросль выгнали из комсомола, никто с той ветви больше не пострадал. А комсомол - мелочь. Просто семью растащило по карте.
Мой отец часто бывал у той чахлой московской родни. И как-то, в начале 80-х, устроил мне экскурсию по своей - не туристической - Москве.
Это были времена колбасных электричек, бутылочек «Пепси» в качестве лакомства да газетного пипифакса в настенных кармашках уборных.
В начале Старого Арбата, у «Праги», по левой стороне еще не было кафе «Арбатские ворота», а матово красовались восковой полировкой дверей магазинчики-братья «Антиквар» и «Букинист». Чуть дальше располагался табачный закуток, в котором пожелтевший дед в канцелярских нарукавниках кадил вонючей охотничьей сигарой.
Я любил с отцом бывать в табачной лавке. Я еще тогда не курил (а сейчас уже не курю), но запах табака обожал до дрожи (неравнодушен к нему и сейчас).
Но это все снаружи, в начале осмотра экспозиции, где бродила основная масса туристов. Мы же с отцом забирались глубже: в тушку города, мало знакомую большинству посетителей столицы. А всего-то надо было свернуть со Старого Арбата и пройти один-два квартала.
Там был другой мир. В его карликовых магазинах покупали по 200 граммов колбасы и просили продавцов порезать. Кто в восьмидесятые жил сознательной провинциальной жизнью, тот поймет, какая же это была диковинка. Но так было. Лично я подобное видел всего в двух местах: в стороне от Арбата в таких вот закутках и в Переделкино. В прочих местах неуютные табуны, очереди, промышленные партии, мелкий опт в баулах понаехавших.
Но не это была картина, будоражившая мой юный ум. Куда удивительней мне казались люди, встречавшиеся на тех крохотных улочках и в лубочных приторных сквериках. Порода редкой дореволюционной выделки, жавшаяся по местным коммуналкам и выходившая греться на солнце да кормить голубей крошками батона за 25 копеек.
Я еще застал эту пыльную человечью прослойку, вымиравшую, по сути, на моих глазах. Эти старички, покрытые морщинами, как шрамами от прожитого времени, ходили в диковинных пыльниках и таскали за собой диковинные выгоревшие зонты и поцарапанные трости, чудом сохранившиеся с буйных нафталиновых времен перемежающихся манифестов и декретов.
Мы часто садились с отцом на скамейку в каком-нибудь случайном скверике и наблюдали за этими имперскими осколками, подернутыми патиной. Даже слушать их было невообразимо приятно.
Расшаркивания, обязательные приподнимания шляп, шпильки в волосах и непонятные ленты. Морковная помада и блеклые румяна на тусклых скулах персонажей — таким было отражение в потемневшем зеркале ушедшей эпохи. Раскрашенное эхо. Шарканье мягких туфель.
Сладкоголосые дьяволы, которым мешали вставные челюсти, и внимающая им печеная кожица слепеньких красавиц. В их кругу велись действительно светские беседы. Я слышал «сударей» и «сударынь» — все без капли рисовки. Пару раз до нас доносилось непринужденное французское воркование. А как строились фразы... «Что вы, любезная! Мой зеленый хитон душка Вера Семеновна на спожитках случайно угваздала дустом! У него теперь несносное амбре!».
Это был журнал мод времен головы Фридерикса.
В то время я болел иллюстрациями Кукрыниксов к «Золотому теленку» и молодыми Ротовскими карикатурами, а потому всегда крутил головой в поисках старушки, несущей огромную папку с надписью «la musique». Мне казалось, что такая фигура непременно появится в дальней аллее или на фоне глотки проходной арки. Но или пропустил, или опоздал. Папка с ботиночными завязками так и не сконденсировалась.
Зато я понял, что в каждом городе живет своя порода людей.
В Иванове водилась уйма ткачих, приехавших лимитой из деревень во времена расцвета «Русского Манчестера». Это сказалось на общей картине. Даже сегодня черты кустаря-тряпичника проглядывают в каждом ивановце. Во мне, вероятно, тоже.
В Питере бомжи вежливы и говорят с придыхом «извините», когда клянчат деньги. Тамошний гопник, рассказывая что-то эмоциональное, постарается изобразить экзальтированность плохенького драматического актера-инженю. Я как-то видел алкаша, махавшего у ларька на Лесном проспекте ножом и оравшего спитым голосом кастрата: «Контра! Полундра! Почмокаю!».
Вот и во Владимире так. Купцы, лавочники, дьячки, удаль. Мережка, ришелье, гладь и прочая вышивка суздальских монахинь.
Но иногда встречаются прелюбопытные экземпляры.
Аллегро
Рассказал товарищ.
«Приехали мы как-то к родному дядьке, работавшему на оружейную науку в почтовом ящике. Дядька к вечеру в прихожей (чешская серия) на обувной столик поставил тисочки, достал огрызок стального прутка-шестигранника. Что-то там стал мудрить. Пилит, режет. Напильником скрябать принялся. Долго шаркал. Мне и бате стало любопытно: чем родственник так увлечен?
Присмотрелись. А тот уже болт напильником (SIC!) выточил и крутит резьбу разрезной леркой. Спрашиваем: на фига такое убийство и геморрой? Он нам: вот, потерял — надо бы сделать для хозяйства. Мы ему: а чо, на работе украсть (в оригинале чуть грубее) не судьба?
Засопел. И так на нас посмотрел!».
Соната ларго
Друзья резали камины. Бывшие реставраторы. Наверное, лучшие (на мой скромный вкус) в нашем городе резчики по камню.
Как-то к ним приклеился заказчик. Весь такой понимающий и продвинутый. Но богатый — это важно.
Тут, говорит, у меня дизайнер рыцарский зал наметил. Доспехи, лепнина, шлемы и фашины по стенам. И вот тут бы пристало камин в стиле и образе.
Пришла жена заказчика — домохозяйка. Через два часа от рыцарского зала остался один камин и жидкие обои.
Какой камин-то делать будем?
Понятно, какой. Мрамор — пафосно. Давайте из белого камня. Владимирская Русь, белокаменные традиции...
А вы видели? К Дмитриевскому или Покрова близко подходили?
Тот божится, что на камне и его разновидностях собаку съел.
Так или иначе, парни режут камин. Известняк из-под Коврова и змеевик с Урала. Камин выходит чудный. С розетками, картушем, рюшками и алкантами.
Приходит заказчик: почему не гладкий? Почему раковинки?
Парни чешут репу. В таких спорах выигрывает тот, кто платит.
Развели алебастра. Замазали все раковинки и ямки.
Заказчик почти доволен: ну, а почему не блестит?
Парни уже не удивляются. Натопили парафина из свечек и давай камин мазать.
Вы видели статуи в сельских парках? Такие все из себя гипсовые и серебрянкой крашеные? Примерно так и получилось.
Заказчик остался доволен.
Скерцо
Мы делаем камин областному нефтяному магнату. Магнат любит вишневый табак и кидаться шишками в сосну у дома — так он коротает время в ожидании своего дизайнера-прораба.
Камин выходит ничего так. Симпатичный. Белый камень, мрамор из Карелии и Турции. Кованая ручка шибера.
Пробуем. Работает. Сдаем объект, получаем деньги. Через месяц крики: «Дымит! Беда! На помощь!»
Приезжаем. Весь портал черный, точно калошами натирали. Начинаем пытать. Камин-то работает нормально. Дрова горят — просто песня!
Долго края искали. Оказалось, что в коттедже меняли временную крышу из рубероида на постоянную медную. И рубероид, сорванный с крыши, свалили в каминном зале. А потом, чтобы не таскать через уже красивую прихожую (там обои с розами и жена против) всякий мусор, стали жечь в камине. Примерно четыре рулона. Набили полную топку и запалили.
Для справки: сажа и копоть с пористого известняка Мелеховской ломки убирается крайне тяжело. Да и дорого это.
Рондо
Деревня под Владимиром. Здоровенный земельный участок местного олигарха. Обрусевшие узбеки ведут масштабную стройку. По участку бегают суровые псины телячьего габарита.
Посередь участка клетка из рабицы — в ней узбеки иногда строят беседку. Клетка нужна, чтобы узбеков не сожрали волкодавы.
Хозяин ходит довольный — барин. «А что дом какой странной планировки?» — «Так сначала строили кирпичную баню. Баню планировали. Но получился дом».
Узбеки копают бассейн. Средств очистки в нем не предусмотрено. Через месяц после готовности вода в бассейне постепенно зеленеет. Барин рад до урчания: «У меня там вода зеленая! Как в Альпах!» Еще через неделю вода в водоеме начинает булькать — поднимается метан со дна. Хозяин целый час, зачарованный, смотрит на пузыри.
Для узбеков (ну о-очень обрусевших — одного регулярно выводят из запоя) с угла участка огорожено примерно пять соток. Там стоит их дощатый жилой барак и свинарник. Узбеки на родину попадают только на месяц-полтора. Основное время тут на стройке. Такая вот национальная вахта.
Поскольку они обрусели, то построили кирпичный свинарник под черепичной крышей и откармливают общаком двух свиней. Вы видели, как смуглые тонкоглазые парни варят смалец на новый год?
Свинарник выстроен добротней жилого корпуса — тот-то из теса и пенопласта. Поросят зовут Чук и Гек.
Работодатель, насмотревшись на работников, нашарил в глубинах сознания хозяйственную жилку. Ему сказалось ближе птицеводство.
Нашел среди своих узбеков главного уста и повез его на рынок. Коллегиально купили на барские ассигнации два десятка кур. Смуглые парни соорудили курятник.
Яйца пошли в промышленных масштабах. Куры тоже были ничего. Вкусные. Но скоро кончились. Осталось четыре несушки.
Начинание барину уже успело понравиться — поехал на рынок сам. Привез четыре десятка цыплят.
Пока желторотые росли, все было нормально. Только позднее оказалось, что четыре десятка новобранцев полным списочным составом были петухами — ни одной курицы.
Молодые стали топтать четырех оставшихся кур. Две сдохли почти сразу от непонятной болезни с симптомами физического истощения. Двух выживших и изрядно ощипанных заперли в персональную клетку — для их же безопасности.
Петухи стали топтать друг друга. Точнее, два самых боевых топтали остальных. Они же и кукарекали — остальные лишились голоса.
Барин, посмотрев на такой разврат среди поместья, решил перейти целиком и полностью на куриную диету.
Сто одно блюдо из курятины. Это выглядело примерно так. Узбеки тоже решили помочь. Тайком. Лапы и головы ворованных кур подъедала соседская шавка, к концу карательной акции растолстевшая на манер барабана.
По нашим прикидкам, на долю смуглых парней пришлось не менее трети всей популяции пернатых, что для хозяина оказалось даже спасением — врачи запретили ему куриное мясо по причине развившейся пищевой аллергии.
Кода
Собираем в Ново-Александрове сруб бани. Хозяин и его дружбан-сосед помогают.
Не сильно царская мыльня — сруб три на четыре. Случаются «дворцы советов» и поразмашистей.
Для тонуса хозяин и сосед прикладываются к трехлитровой баклаге с мутноватой жидкостью, в которой плавают апельсиновые корки. Судя по настроению и уровню жидкости в посудине, пробу сняли задолго до нашего прихода.
Сосед совсем плох. Ноги идут вразнос (движение начинается с колен и идет хаотичной волной сразу во всех направлениях). Но именно поэтому он громче всех и нахальней.
Задача стоит закинуть конду (нижнее бревно сруба — самое массивное) на цоколь. Вперед бросается сосед. Его когда-то не приняли в комсомол во время учебы в СПТУ — решил прямо тут наверстать сознательным трудом.
Герой. Орел. Колосс. Широко расставив ноги в синих трениках, встает над бревном. За его спиной оказывается длинный конец хлыста. Перед ним только коротенький торец.
Сосед охватывает бревно и пытается приподнять довольно нехилое полено. Бревно отрывается от земли, но упирается батыру в пах.
Тот, не подумав, резко и зло дергает бревно вверх, отчего малодушно взвизгивает и падает. Потом резво вскакивает и начинает лихорадочно приседать рядом с бревном. Мы смеемся.
Пьяный сосед, отдышавшись, начинает оправдываться. Он понимает, что тактически неудачно расположился у бревна. Надо же было развернуться на 180 градусов. Но уж получилось, как получилось.
Потому его оправдания носят характер пренебрежительного кокетства. Дословно: «Так это! Я просто бревно через ж... взял! А надо было через хрен его нести!».
Тогда я впервые ярко понял, до чего же русские умеют точно и емко подобрать эпитеты. И дело наше редко расходится со словами. Именно так. А не наоборот.