Авторы: Дмитрий Артюх, Михаил Егоров
Эти слова немного не клеились со строчками поэта Николая Заболотского, что в Тарусе «петухи одни да гуси». В общем, я был заинтригован, если не сказать почти влюблен — заочно. Много лет эта любовь не отпускала, манила к себе, и я не устоял...
Таруса встречает фонтаном, старинным собором, огромной пешеходной площадью, на которой резвятся дети и выгуливают живность, невиданной флорой в окнах местных лавок. И сквозь все это, то тут то там проглядывает главное что есть в этом городе - Ока, ее светлый изгиб, который начинает неудержимо звать к себе с первых минут пребывания в городе.
На набережной все не так как во Владимире, а так как должно быть: целых три пляжа, пристань, бар с открытой террасой, беседки, в которых можно сидеть, обозревая округу, или подпевать местным «бурановским бабушкам».
«Ой соперница моя из Москвы приехала, подойду, по шляпе дам, чтобы шляпа съехала! Эх, пой, весело, до чего же весело».
Ока густо населенна разномастными судами и суденышками. Чтобы пройтись вниз по течению, скажем до усадьбы художника Василия Поленова, можно сесть на «Матроса Сильвера» или на теплоходик с более привычным для рек средне-русской равнины названием «Михалыч». Посмотришь на один берег - сердце радуется за местных рыбаков и за их инфраструктуру. Через каждые 50 метров узкие длинные помосты для ловли на глубине. Сел на такой - и все щуки твои! Посмотришь на другой берег - душа радуется за релаксирующих в крутых базах отдыха на крутых берегах Оки. Что тут сказать, просто рай какой-то!
Горные-серпантины, приводят то к уснувшему вечным сном мальчику на могиле художника Борисова-Мусатова, то к порогам бурной почти горной речки Таруски, в которой любил рыбачить Паустовский, к его дому и беседке, то к очередному оврагу, в котором приютилась часовня, Боголюбовской иконы Божьей Матери. Мук владимирской топонимической комиссии тарусяне не знают. Вопрос: переименовывать или оставить Либкнехтов, Энгельсов, Свердловых и Ко. Здесь, похоже, решен в пользу «оставить». Но удивило даже не это, а фантазия людей, дававших им название. Улочка, по сути деревенская, половина которой даже не заасфальтирована, называется проспектом Пушкина. На некоторых этих «проспектах» вместо проезжей части бурьян в человеческий рост. Воспетых Заболотским гусей не наблюдается, а вот петухи с курами, а так же козлики со слониками налицо.
Нет куч мусора и вони! До слез трогает провинциальная непосредственность – все эти мезонины, резные ежики у ворот, надпись на стене детской библиотеки «Приходите ребятишки, ждем, скучаем. Ваши книжки», или на фасаде военкомата «А я отмазался». Проходя мимо хором в тюремно-романтическом стиле кажется, что Таруса - это дачное подбрюшье Москвы. Видя другие дома, превращенные их хозяевами в некую модель мироздания, думаешь, что этот город, действительно - второй Барбизон, и творческих личностей здесь пруд-пруди, каждый четвертый художник, писатель или поэт.
Нет в Тарусе этих бронзовых князей на исполинских конях, нависающих над тобою всей мощью своей великодержавности. Памятники здесь подкупают человечностью: даже завернутый в пленку недоделанный Паустовский, о котором пока можно сказать только то, что к писателю будет ластиться собака. Или вот Марина Цветаева, к которой ластятся дети. Сама поэтесса смотрит в ту сторону, где лежит большой камень-известняк. На нем надпись: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Такова была ее воля, последний приют она хотела найти именно в этом месте, на берегу Оки, в любимом городе, где прошло ее детство, где были написаны первые стихи...
В этой же песне Зои Ященко поет: «По Оке гуляет ветер, солнце село за Окою, никому на этом свете, нет ни счастья, ни покоя». Если сидеть на набережной лицом к реке, то солнце садится не за Окой, а у тебя за спиною, за городом. Но это не важно, важно, что там, в те вечерние минуты само собой очевидным становится, что жившие или побывавшие в Тарусе и видевший эти улочки, эту реку, эти волшебные дали, не могут говорить, что они не были счастливы в этой жизни хотя бы на один короткий миг.