Люди, Шура, такие...

Илья Поляков:
Писатель
Илья_Поляков
Отметина города на человеке, пожалуй, даже и не видна. Это как пазл. Один элемент не дает полной картины. Сложно рассказать про кого-то, что он такой весь из себя олицетворяет, например, город Владимир. Чтобы рассказать город, надо рассказать каждого
ИСТОРИИ 25 ноября 2015, 14:51 10 10350

Мне повезло. Я видел много городов бывшего СССР. Какие-то мельком. В каких-то получилось немного задержаться. У виденных мной городов много общего. Даже у самой захудалой Чмаровки и пафосной Москвы есть какие-то общие родовые черты. А вообще все города очень разные. Ни один уездный городок не похож на другой. Только с первого взгляда, разве. Водонапорную башню на вокзале вроде где-то уже видел. Или развалюху в центре. Но присмотришься — фигня. Показалось. Ваще не похожи.

И люди разные. Очень. Такой вот тезис. Доказать не могу. Но это то чувство, которое со временем перерастает в уверенность. Просто разные — и все. Верьте так. Не спрашивайте. Все равно не объясню. Это как вера. А вере не нужны доказательства. Она просто есть.

Я не фанатик. А потому не стараюсь навязать свою точку зрения. Я ее озвучил. Почти мимоходом. А вы уж сами решайте, как с ней жить.

Отметина города на человеке, пожалуй, даже и не видна. Это как пазл. Один элемент не дает полной картины. Таких элементов надо много. Только тогда изображение проявится. И то не сразу соберешь.. А так... Ну есть... Охренеть... И что дальше?

Нет плохих и хороших людей. Есть те, что подходят. Или не подходят. Как родственники.

Есть близкие. И те, кого на дух не переносишь. Но вроде как надо улыбаться, если встретишь. Родня же. Положено...

Или так. Пока все нормально — все классные. Как только разводиться собрались или квартира в наследство досталась — все. Началось...

Во Владимире все так и есть. Так что сложно рассказать про кого-то, что он такой весь из себя олицетворяет город и почетный гражданин. Чтобы рассказать город, надо рассказать каждого.

Я попытаюсь. Одного мало будет, понятное дело. Я нескольких расскажу. Тех, кого крепко запомнил. Просто засели они в памяти. Никак не избавлюсь. Они не мешают. Так что делюсь без целей и обязательств. Просто анекдоты все рассказаны, о работе поговорили. Пора и такие истории потрепать.

Может так случиться, что вам эти истории покажутся карикатурами. Это не так. Я их не карикатурил. Просто такие гротескные образы лучше запоминаются.

Я не Гойя. Поэтому говорю как есть. Без искажений. Не моя вина, что люди случаются такие выпуклые.

Дедушка О

О рассказывает о своем дедушке. Рассказывает тихо. Почему-то стесняясь. Обычно за О такого не водится.

«Дедушка суровый был. Ну, так считалось. Я боялась. Хотя и любила его сильно. А он со мной Шопена разучивал — на пианино с детства хорошо играл. Студенты его тоже побаивались. Одновременно уважали страшно. А бабушка — та не. Посмеивалась. Дед не возражал. Зато у него увлечение было. Он носки штопал. У нас дома был дедушкин стол. Думаешь, там конспекты лежали? Не-а. Нитки разные, иголки, клубочки. Специальные очки и лупа на штативе. И грибочки для штопки. Из дерева, пластмассы. Как матрешки — всех размеров. И носки шерстяные. Которые еще не успел залатать. Он по квартире ходил и носки рассматривал. Как ревизор. Только увидит — цап! И в стол к себе тащит. В ящик никому залезать не полагалось. Табу! Даже бабуля не рисковала».

Бабуля О

Бабуля живет под Владимиром. Мы с О приехали в гости. Бабуля критически осматривает внучку:

- Почему в платье не ходишь?

- А я в чем? Это же платье! Я же в платье пришла!

- Ты в нем не ходишь! Ты его носишь!

К вечеру сидим, курим у дома. Куры во дворе лениво ходят по своим делам. О спрашивает у бабушки:

- Ба, а чего это куры в земле ковыряют?

Бабуля смотрит на нас, как на идиотов. Немного медлит. Потом с чувством полного превосходства заявляет:

- Куры не ковыряют! Куры шишат!

Дедушка И

Дед И участник войны. С первого дня. От самого Буга. Командир крупнокалиберной батареи РГК. На все горло хлебнул паники и бардака первых дней войны. Уходил от войны с женой и совсем малым ребенком. Что успели на себя надеть — в том и шли. Вещей больше не было.

Ребенок умер от истощения. Он с женой уцелел. Она ждала его потом во Владимире. Он воевал. Дошел до Берлина.

После его смерти, в подвале квартиры нашли слипшиеся спички, раскрошившееся прелое мыло, размокшие пачки соли, электрические лампочки со ржавыми цоколями, проржавевшие консервы в банках со следами пыльного солидола и пузырьки расслоившегося от времени комбинированного жира с надписью «47» на пожелтевшей этикетке.

Все ящиками. Вдоль стен. Плотно. До потолка.

П недоумевает

П любит приходить ко мне в гости, пить чай и жаловаться на своего друга — моего старого приятеля. Я что-то вроде стационарной жилетки.

Но сегодня она вся из себя злая и одновременно задумчивая.

- Блин! У меня подруга есть. Что-то вроде проститутки. Но не проститутка.

- Это как?

- А так. С мужиками спит. А как деньги брать — не знает.

А

А - солидный бизнесмен. Бывший панк. Теперь вот миллионер и страшный матерщинник. Работать у него и на него неприятно — к людям он относится довольно поганенько. Орет, как резаный. Но школу пройти на его предприятии реально полезно — действительно неплохо можно научиться работать.

Иногда А, ради прикола, ездит на «Оке» с салоном чуть ли не из крокодиловой кожи (кожзам, понятное дело. Но смотрится прикольно) в баню в Лакинск — там только свои собираются. Все, кроме А, на джипах — пафос мельче не позволяет.

А только что приехал из Голландии. В отличие от большинства, ездил туда совсем не бухать.

В тот же год, бывший вояка Рыбаков, решил, что в городе будет все нормально, если регулярно устраивать ПХД. При увольнении из ВС, ему не сказали, похоже, что война закончилась. Так или иначе, Рыбаков решил отметиться субботником. Поскольку работать он умеет только по-коммунистически (суетливо и бестолково), то все его действия напоминают аракчеевскую деревню. Главное скомандовать. А там трава не расти.

По всему городу, по всем конторам, бегают женщины в годах с малиновыми и желтыми гидропиритными волосами, пристающие к директорам и владельцам бизнеса: «Сколько человек вы выставите на субботник?»

Муниципалам тяжело. По определению отказывать не умеют.

Две мойры из администрации нарываются на А. «Сколько человек? Рыбаков велел!» А смотрит на них и откровенно ржет:

- Я похож на идиота? Сам велел — вот пусть и выходит.

Парки снижают тон:

- Ну вы же понимаете... Мы люди подневольные... Нам велели узнать — мы спрашиваем. Вы скажите сколько человек выставите. А там хоть что будет. Нам просто доложить надо об исполнении. Назовите цифру.

- Я никого не буду выставлять. Ваш Рыбаков городом занимается — вот пусть и занимается, а не дурью мается (непечатное, но очень точное).

- Ну... Может вы что-то городу полезное сделаете?

- Я могу городу общественный туалет голландского типа подарить. В центре города. Надо?

- Конечно надо! Мы доложим! Только вы не передумайте! Мы проконтролируем!


Они уходят радостные — нашли мецената. Но с тех пор их так и не видели рядом с офисом А. Рискну предположить. Они узнали, что такое «туалет голландского типа». Для тех, кто не в курсе. Это нужник, который принято называть «деревенский сортир». Яма и будка.

Спустя несколько лет мои знакомые, занимающиеся проблемой бездомных, совершенно измученные равнодушием властей и простых обывателей, спрашивают меня, к кому бы обратиться — нужна конкретная адресная помощь. Я советую им попробовать стукнуться к А. Просто не все среди бездомных алкоголики и тунеядцы. Там всяких хватает.

А не дал им денег, не купил одежды и не стал оплачивать счета. Он устроил нескольких человек к себе на работу. Помог больше, чем все администрации вместе взятые до того дня.

Другой А

Еще один А. Сын когда-то большого партийного начальника области. Теперь директор опытного предприятия. Спонсируют опытное производство большие тузы с Москвы.

А любит приходить на работу часа за полтора до начала смены и требует от подчиненных, чтобы и те приходили не менее как за полчаса. Это его пунктик.

Еще не любит, когда кто-то ходит с руками в карманах. «Руки вынь! Вынь из карманов!» — до пены и мутных глаз.

Он любит сигары и показуху.

Страсть к показухе. Просто страшная. Перед приездом московских боссов с обеда цеха намываются с порошком. Все следующее утро никто не работает. Начальники цехов и участков, как нашкодившие пацаны, подглядывают в щелочки ворот. Никто не шумит. Запрещено даже ходить по цеху: а ну как наследят?

Как только боссы подъезжают к воротам (сторожу на этот случай выдана рация), А выбегает на крыльцо, видимое из всех щелей и машет рукой. Цеха оживают и начинают шуметь. Все ходят взад-вперед демонстрируя освобожденный созидательный труд.

Мне всегда кажется, что А нужно подарить киношную хлопушку. Он будет счастлив.

Министр

Предприятие полурежимное. Приезжает министр. Вроде как надо встретить. С вечера по конторе расстилаются ковры. После визитов их моментально убирают. Так случается каждый раз.

Министр со свитой приезжает. Ходит. Смотрит. Следом обязательная программа. В этот раз она с народным местечковым колоритом. На середине Клязьмы плавает лодка. На лодке водка и закуска.

Министр и местный глава отрасли (оба крепко пузатых) вставляются с парой замов в тузик и чалят на фарватер. Холуи грудятся на берегу и зябко подпрыгивают — конец октября.

Тузы на середине реки выпивают по первой. По второй не успевают — шкиперы из них так себе. Ялик переворачивается. Закусь и бухло идет на дно. Пассажиры не тонут — оказались весьма плавучие.

Выбираются на берег минут десять. Свита суетится и много бегает по берегу. Никто не пытался спасать утопающих. Даже руки не подал — холодно мочиться-то.

Мокрые и злые герои вечера чапают в гостиницу. Под занавес выясняется, что для них забыли забронировать номера — мест нет. Влажных москвичей распределяют по квартирам конторских инженеров.

Дом-призрак

Товарищ разводится. Квартира остается у жены, но та разрешает ему пожить месяц. Пока не снимет себе. Цветы акации, слезы эмиграции. Но получается так, что через неделю квартиру продают — приходится срочно освобождать. У него полтора дня.

К такому повороту товарищ не готов. Зарплата позднее. Занимать не хочет — какие-то свои меркантильные соображения. На оплату агентства как-то тоже не хватает. Деньги будут только недели через полторы. Сам, толику ошалевший от всей этой суеты, соображает туго. Немного отупления. Какое-то апатичное равнодушие.

Товарищ решил, как в молодости — побегать по частному сектору. А вдруг? Когда он учился в институте (весьма давно), так можно было найти угол.

Он начинает чес от Танкового проезда и Колхозной. Просто ходит по улицам и спрашивает всех подряд. Кто тут сдает дом или комнату? На улице начало осени. Тепло еще. Можно долго ходить.

К вечеру на Володарского. Все как-то не очень удачно. Но у дома с колоннами пьяненькая бабенка указывает ему на идущую вдали матрону. Мол, это местная, ты ее спроси. Постоянно промышляет.

Несчастный бездомный рвет с высокого старта за уходящей натурой. Натура оказывается слегка подшофе.

Вроде как квартирантов не ищет. Но ему поможет. Надо аванс. Рублей полтораста. Недорого. Однушка тогда не меньше штуки.

Идут смотреть квартиру. Жуткая путаница закоулков в районе Муромской. Два этажа. Халупа на первом. Ничего так. На первое время можно. Особо не приглядывается — хоть что-то. Бьют по рукам. Дал денег. Завтра на Володарского встречаются и ключи передаст. Сегодня надо еще что-то там вывезти хозяйке — а ну как испортит семейную ценность? Потому ключи завтра.

Назавтра приходит раньше назначенного срока. Час ждет. Два. Хозяйки нет. Он, по памяти, бредет в сторону Муромской. Долго плутает по переулкам. Какие-то овраги и буреломы. Горки, тополя, крапива. Таки находит вчерашнюю халабуду. Замка на двери нет вообще.

Обходит дом вокруг. Замечает интересную подробность — дом заброшен. Вся задняя часть руинизирована. Цела только та комнатенка, где они были вчера. С фасада избушка выглядит вполне ничего. Но на деле над ней нет даже крыши.

Начинает ходить по округе. Его вчерашнюю рантье, оказывается, тут уже знают. Дом ей не принадлежит — на его месте собираются коттедж строить. А тетку-то ту да. Помнят. А он тут уже четвертый такой.

Депутат

Депутат имеет дюжину предприятий и открытый, но душный характер. Проще говоря: депутат жутко нудный. При этом нудный он как-то по-детски. Всех изводит вопросами. А почему? А как? Где? И что? Как только вопросники заканчивается, Депутат начинает заново.

На предприятии у Депутата отдельная столовая. Точнее, комната при столовой. Он там со своими финдирами кушает. Финдиры слушают его во всем весьма предано. Разве только не хлопают. А Депутат сидит во главе стола с детским слюнявчиком на шее. На слюнявчике нарисован грибок и уточка. Соусом рубашку жалко закапать.

Мы ходим к Депутату давно. Но сегодня таки все разрешилось. Договор согласовали. Только... Подписывать завтра. К его дому — у него выходной как раз.

В 10-00 приехали куда требуется. Позвонили. Депутат явился в трениках и тапках. Сидим втроем в машине. У депутата в руках согласованный договор и ручка. Внезапно он забывает, зачем мы тут, и начинает рассказывать о стройке дома. Увлекается. Переворачивает договор и принимается на обороте чертить где будет снимать тапки, куда телевизор поставит, как выключатели расположены будут. Перебить невозможно: «Жизнь ведь какая штука? Где тропу протоптал — там постоянно ходить будешь! А телевизору и книгам в спальне не место!»

Трижды приходит жена — зовет обедать. Два раза с балкона и один раз стучится в машину.

В 16-40 Депутат договор подписывает. Шаркая тапочками, отбывает обедать. Мы вздыхаем счастливо и ломимся искать кустики — очень хочется писать. Кстати, за деньгами только послезавтра — депутат просто забыл снять наличку.

Послезавтра приезжаем к нему на стройку. Вполне близко от Владимира. Но Депутату некогда. Он беседует с узбеками, прорабом, заместителем, соседями, садовником, мамой, летчиком Аэрофлота и водителем автобуса... Мы с тоской наблюдаем за всем этим — свернуть Депутата невозможно — увлекающаяся натура.

Рядом девочка с грустными глазами. Тихо, но отчетливо матерится. Не очень умело. В целом же довольно грамотно. Отдельные обороты хороши.

Девочка оказалась дизайнером. Она злыми глазками рыскает за Депутатом (тот подвижен и горяч) и вдруг резко, рывком бросает в нашу сторону: «Это фигня! Мы вчера с ним девять часов полотенцесушитель выбирали. Не по городу. В магазине! В одном отделе!» Дальше непечатное.

Т

Долго решаем с коллегой, кого поставить на объект к Депутату. Надо кого-то аккуратного. Но людей жалко — тот мозг выпивает моментально. Решаем поставить Т.

Т аккуратист до небывалого. Перфекционист. Хотя медлителен. Зато делает очень хорошо.

Первое время, Депутат пытается вынести душу и нашему Т. Причем очень своеобразно. Видя ограждение, начинает беспокоиться о его прочности. А не упадет? А действительно надежно? А он уверен? А как проверял?

Т реагирует просто: «Слышь! Боишься — не ходи под ним!»

Через неделю работы робко интересуемся у Т, почему Депутат его сторонится. Т на полном серьезе заявляет: «Ну прикинь... У него двенадцать предприятий. У меня — ни одного! Все. Тем для разговора нет!»

И не поспоришь.

Как-то застаю на объекте Т очень задумчивого. Терзаю на тему причины. Т довольно скоро колется: «Вчера с подругой порнуху смотрели. А там сплошное извратство! Красная шапочка сначала с волком, с охотниками. Еще с кем-то — без перевода непонятно. А потом с гномами. Те мелкие, в капюшонах. И все они эту Красную шапочку. Прикинь! Вот извратство! Они капюшоны откидывают — а они карлики! Я думал: дети!»

Друг-дизайнер

Нам сосватали клиента. Едем.

Небольшой мужичонка. Шустрый. На шарнирах. Весь разрисован, как музей гравюры.

Дом огромный. Один этаж квадратов триста. Три сотни квадратов ужасно бестолкового пространства. Благолепие из каморок и комнаток украшено чеканкой (в основном голые бабы) и фанерными узорами с подпалинами паяльной лампы. Стиль солдатских столовок и школьных актовых залов.

«Ребята! Как делать я не знаю. Но вы сделайте так, чтобы братве понравилось. А я сам в этом ну ни хрена не понимаю! А если братве понравится — вам клиентов выше крыши будет! А я сам ни ухом, ни рылом в этом деле. У меня на это дизайнер есть — вот он шарит! Я тока скажу — он как надо оформит. Старый друг-дизайнер мой. Мы с ним вместе сидели».

Вдова

Во Владимире жила вдова одного известного генерала — чекиста и летчика. Собственно, она была уже второй раз замужем за полковником из штаба своего премьерного знаменитого супруга.

Вдова имела удивительно густые и жесткие волосы — девочки из собеса, ухаживавшие за ней, чуть не плакали, когда приходила пора стричь эту проволоку. И сами умотаются, и ее замучают. А характер вдовы не позволял ей забывать неприятности.

Своего второго мужа она постоянно попрекала тем, что тот пришел к ней (полковник на тот момент), имея всего один чемодан вещей. Мол, нищеброд.

У самой же за всю жизнь было три года трудового стажа — по полтора за каждого ребенка.

Вскоре она извела полковника настолько, что тот решил непременно и скоро умереть. Для чего лег на диван, отказываясь есть и вставать. С женой тоже перестал разговаривать. Через две недели вдова стала дважды вдовой.

Н

Про подвиг Маресьева знают многие. Про Н забывают даже те, кто знал ее лично.

Молодой девкой она направилась во Владимир купить пальто — шло голодное время коллективизации. Пальто деревенской девчушке показалось таким прекрасным, что она сразу же в нем и пошла домой, запихнув старый ватничек в сидор.

Дорога тянулась вдоль железной дороги. Зима. Сугробы. Узкая тропка. В момент, когда вдоль тропки проходил поезд, обгоняющий Н на узкой ледяной тропке случайный мужичок, толкнул ее мешком. Н не удержалась и упала, зацепившись хлястиком нового пальто за тормозную площадку проходящего вагона. Поволокло вдоль пути.

Может, все бы и обошлось, оторвись хлястик, да она попыталась встать на ноги. Они скользнули по льду и их отбросило на рельсы. Отрезало обе.

Погоревав немного, Н решила, что слезами такой беды не залить. Надо жить.

Она научилась ходить на протезах. Говорила, что Полевой правильно описал муки летчика — протезы реально регулярно набивали кровавые мозоли. Н боялась, что люди заметят ее мучения и начнут жалеть. Чтобы этого не случилось, она приучилась петь. Ей больно — она поет. Ее считали немного сумасшедшей.

Первое время пела зловеще — слуха особо не было. Со временем наловчилась.

Работала строителем. Потом продавцом. Весь день на ногах. Точнее, на протезах.

Иногда, впрочем, любила пофорсить — сидела осенью на лавочке перед домом в легких туфельках — под чулками протезов не видно. Зато можно было удивить прохожих незябнущими ногами.

Н вышла замуж. Родила ребенка. Но ребенок вскоре умер, а муж сбежал. Она не обижалась — так надо, вероятно.

На пенсии продолжала работать в магазине. Теперь чаще сидела на кассе — проводить день на ногах стало уже тяжеловато. Молодые девки обижались — все время на кассе — о протезах Н знала только заведующая.

Н умудрялась сама клеить обои и красить потолки в своей сталинке. На стол ставила табуретку — и вперед.

Умерла она от рака, оставив трешку и гараж племяннику из деревни под Владимиром. Условие в завещании было одно — похоронить ее в родной деревне.

Тело Н больше месяца пролежало в морге — наследники ждали попутной машины, чтобы не платить лишних денег за отдельный рейс.

Праздник

Я лично знавал во Владимире людей, спокойно ходивших с голыми руками на нож. Они могли в одиночку рвануть, даже не дрогнув, на толпу. Но при этом боялись возразить начальнику — и это не единичный случай. Только это не владимирская черта. Это общерусское.

Был 2001. Я работал в одной государевой конторе. Шли выборы. Забавно было.

Вся эта предвыборная суета живо напомнила мне время, когда я бегал по репортерским заданиям в ивановской газете. Схема точно была знакомая.

Тогда кандидатам, набравшим определенный минимум подписных голосов, полагалась некая сумма от государства — на предвыборную компанию. Схема вырисовывалась простая.

От одной фракции старались выставить двух кандидатов. Один настоящий — его звали «проходным». Второй был муляжом. Фунтом.

На сумму, полученную на первого «проходного» кандидата, финансировалась вся официальная «белая» часть. Красивые ролики, яркие плакаты, кепки и обещания.

Задача юристов и второго поддельного кандидата — не вылететь с гонки раньше времени. С его «капитала» оплачивали всю чернуху — представительские расходы, компромат и так далее.

Всю эту кухню я познал, работая в газете. Большинство обывателей про такие фортели и не слышали. Кто-то даже и не верит — дорожит чутким сном.

Так или иначе, но когда я уже жил и работал во Владимире, мой начальник принес бумажки и высочайшее соизволение: соорудить подписи для кандидата. Причем требовалось собрать 600 (шестьсот) подписей за кандидата на предприятии, где работало 330 (триста тридцать) человек.

Я не стал подписывать. На меня орали. Аргумент шефа был прост — все равно ничего не изменится. Мой контраргумент — так вот Гитлер к власти и пришел — не услышан.

Через неделю принесли вторую порцию бумажек за другого персонажа. Из той же фракции. Мол, все знаем, что пройдет первый кандидат. Но будут безальтернативные выборы. Поэтому вот еще бы неплохо подписать. Для порядка. И домашних попросить.

Я снова не стал подписывать. Через два дня меня понизили приказом как несоответствующего занимаемой должности. До того пять лет всех все устраивало. Я написал заявление об уходе по собственному.

Когда увольнялся, узнал, что из всей конторы подписи не поставили двое — я и одна женщина. Оставшиеся собрали раза в полтора больше требуемого.

Женщина осталась работать — она не уволилась, как я. Она должна была стать начальником цеха. Не стала. С тех пор так и работает на неизменной должности техника.

Еще через неделю, по мою душу прибежал легат представителя президента по области в сальном костюме, пускавшем зайчики. Кто-то написал от моего имени бредовую жалобу. Жалоба была составлена столь любопытно, что подставляла пару близких мне людей.

Пришлось что-то там сочинять и объяснять. Довольный чиновник взял расписанные моими каракулями бумаженции, точно ассигнации и резво упылил, унося весьма важную в его работе папочку. Вместе с ним пропал устойчивый запах пота.

А я пошел домой. Решил топать пешком — хотелось проветриться. Совсем стемнело. На Белом доме ярко красовалась неоновая табличка «С новым годом!».

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции