Лично мне минувшая эпопея со 100-летием Октября представляется одним сплошным политиканством, причём, к сожалению, со всех сторон «политического спектра». Но так как «Зебра» принципиально сторонится этой тематики, то и я не буду даже упоминать ни партии, ни их программы с теориями. Даже более того. Как мне кажется, не стоило бы на этом сосредоточивать внимание и при подготовке к юбилею: как относительно периода революции, так и нашего времени. Ибо за бесконечными спорами-разговорами упущено, на мой взгляд, самое главное: понимание, а почему же и для чего именно готовилась-то и свершалась революция?
Предвижу возмущение многих из тех, кому доведётся читать эти строки: вот, мол, это да! Домудрствовался! Разве же всё не ясно?
Однако перебираю кучу вырезок из газет и интернетовских распечаток. Основной мотив «левых» авторов – Октябрь спас страну от развала и стал отправной точкой всех последующих достижений и побед. «Правые» - стенают о том, что «большевики подбили Россию на взлёте», затормозили её развитие.
Не вмешиваясь во многом надуманную дискуссию, ограничусь лишь констатацией очевидного, но почему-то (верней – не случайно!) заболтанного: революция готовилась и вызревала потому, что в народе росло недовольство существовавшими в то время вопиющими социально-экономическими несправедливостями, а её главной целью была – ликвидация эксплуатации человека человеком. Что и было сделано путём упразднения частной собственности на средства производства. Всё же последующее было лишь следствием этого. В подтверждение своей «примитивной» позиции – только совершенно «не политические» аргументы!
Один из самых, на мой взгляд, наиболее интересных и убедительных – это конкретные данные о реальной жизни народа в дореволюционной России. Причём взяты они (в чём их особая ценность) отнюдь не из какого-то статистического сборника, составленного историками-исследователями (да это же может быть всего лишь коммунистической пропагандой), а из источника, который в принципе нельзя обвинить в очернении того периода.
Есть у меня очень убедительный козырь - «Всеобщий русский календарь» за 1913 год. Журнал этот, за сто с лишним лет изрядно потрёпанный, для меня – дорогое сокровище. Нашёл я его ещё во времена своего студенчества на чердаке дома бывшего учителя церковно-приходской школы села Колпь Гусь-Хрустального района. Сохранил при своих двадцати двух переездах с квартиры на квартиру, причём даже в разных республиках Советского Союза и в ЧССР. Держу в специальной полиэтиленовой папке с застёжкой. Потому что содержащимся в нём данным – цены нет. Ведь составлены они усердными чиновниками его императорского величества Николая II, проверены строгой царской цензурой и, что также немаловажно, представлены в очень доступной даже для малограмотных читателей форме. Так, диаграммы добычи полезных ископаемых или производства продукции различных стран в нём исполнены не в виде привычных нам столбцов и пунктирных линий, а в форме разных по росту жителей. Выглядит очень наглядно и убедительно.
Например:
Или возьмём текстовой материал.
«Состав населения по сословиям. На 1.000 челов. Жителей приходится: крестьян – 771, мещан 107, инородцев – 66, казаков – 23, дворян – 15, духовенства – 5, почетных граждан – 5 и проч. – 8.
Основною деятельностью населения в России служит сельское хозяйство, которым занято около ¾ ее жителей (746 из 1.000жит.), затем следует обрабатыв. промышленность, ремесла и промыслы (около 10%), частная служба (4,6%) и торговля (3,8%).
Народное здравие. В России на 1 января 1910 года… 73% врачей находились в городах (1 врач на 1.500 человек) и 28% в негородах (1 врач на 24.600 человек). Из 1.000 родившихся умирает в Москве до года 316 человек…
Грамотность в России вообще развита слабо: из 100 душ населения грамотных лишь 21. В Германии процент грамотных равняется – 99,4%, во Франции – 90,6, в Австрии – 69,2, в Италии -58.
В Англии народной школе государство дает по 3 р. 80 к. с каждой души населения, в Германии – по 3 р. 45 к., во Франции – по 2 р., в Новой Зеландии – по 5 р. 44 к., в Америке – по 14 р., у нас – по 44 коп.
Учащихся в России в среднем на 100 жителей приходится … 3 человека, в С.-А.Шт. – 22. 18 – в Германии, 16 – в Англии, 14 – во Франции».
Кстати, некоторые из приведённых в «Календаре» данных я уже использовал в своих газетных публикациях и даже в передаче по владимирскому телевидению. Как мне показалось, действует убедительно.
Другой мой «козырь» - возраст. Я помню многое из того, что услышал от людей, живших ещё «при царе», и рассказанное мне ими когда-то было явно не «для пропаганды».
Например, мальчишкой то ли пятого, то ли шестого класса я как-то гостил у своего деда по отцу Якова Никифоровича в селе Воймига Гаврилов-Посадского района Ивановской области. Увидел хранившуюся в сенях старинную деревянную борону, изготовленную без единой железной скрепки – только с помощью ивовых прутьев и клинышков из сучков яблони. Уже «просвещённый» в школе и детскими журналами, «понял»:
- Это чтобы продукция с поля получалась самой полезной – никакой там ржавчиной не испорченной?
- Это, внучек, чтобы борона получилась – дешёвой. Ведь каждый гвоздик денег стоит.
Обратил внимание я и на то, что печь в избе сложена из кирпичей самого разного вида, а в двух местах и булыжники просматривались.
- Зато видишь: печка – с трубой.
Я не понял: «Как это?».
- А так! Мне от моего отца изба досталась – курная, а стены – саманные. Эту же я собственными руками и на сбережённые деньги уже после революции построил. Ох, нелегко же было! Ту же печь по кирпичику собирал: то покупал поштучно, то приносил со станции или из города: где найду. В основном, конечно же, битые.
Я слушал, как книжку о прошлом читал.
- Жили раньше мы трудно. То есть - большинство крестьян: священнослужители и староста не в счёт. Нормально живших семей в селе дворов пять-шесть было. У них и дома-пятистенки, и лошади справные, и скотина всякая, и земли вволю. Даже обрабатывать её не успевали – другие помогали.
- На субботниках? Народная взаимопомощь?
Дед усмехнулся:
- Тогда иные порядки были. Ещё на своей полоске не управишься, а тебя зовут: «Пётр Митрич снопы возить кличет!» Свою работу на ночь оставляешь – идёшь на Петра Дмитрича вкалывать.
- Зачем?
- Затем, чтобы долг отработать. Весной, перед пахотой, когда у тебя в сусеках ни зёрнышка не осталось, но нужно, дабы силы набраться, хоть раз в день поесть. А главное – малышей накормить. Вот и идёшь к Петру Дмитричу кланяться:
«Мне бы мучицы или пшенца хотя бы с полпуда».
«Пшено ныне дорого».
«Так я ж не купить, а в долг. Выручай Христа ради!».
«Как не выручить – все ж свои. Но ты знаешь…».
Как не знать: «взял лычко – отдай ремешок».
«Знаю, знаю. Осенью отработаю. По цене».
«Ну, осенью цена к нынешней – сам-пять».
«Бога побойся!».
«Ладно, по дружбе – скидка: сам-три».
«Благодарствую».
- Так что, когда колхоз создавали, - сказал дед, - ясно было, кто выступал против, а кого агитировать не требовалось. Всем миром ведь куда проще выживать, чем при единоличном хозяйстве!
Управившись со своей работой и «долгом», дед поздней осенью уходил на заработки в Иваново-Вознесенск. Устраивался на ткацкую фабрику.
- Там пришлые, как я, работники нужны были. К зиме на фабрике обязательно какой-нибудь срочный заказ подгадывался. Так что работали мы не то что по десять часов - по двенадцать, а то и по четырнадцать. За копейки!
Помню, меня удивило то, что хотя «железка» со станцией «в трёх верстах от села громыхала», дед не ехал до Иваново-Вознесенка на поезде, а шёл пешком – в основном вдоль железнодорожной насыпи («там дорога короче»), причём – босиком, несмотря на то, что, бывало, землю уже подмораживало.
- Туда – на плече палка, на палке котомка с харчами и лапти. Оттуда – на палке уже сапоги. Да и то не всегда: лихие люди встретить могли и отнять.
Да, главная забота «оттуда» была – уберечь от «лихих людей» заработанные деньги.
- Уж куда их, бывало, только ни прятали! И в онучи заматывали, и за щекою держали – всё равно находили. Но я такой способ придумал!..
Тайну свою мне дед не выдал: догадываюсь, что она, наверно, была – стыдно рассказывать. Сказал лишь, что придумал «переводить» заработанное – в золотой пятирублёвик.
- Он ведь такой по размерам маленький!..
В Гаврилов-Посаде дед разменивал золотую монету «на бумажки» и покупал гостинцы. О самом главном из них мне уже отец рассказывал:
- Обязательно приносил он домой крупитчатую муку. Белейшую! Мать из неё пекла пироги и плюшки – вкуснейшие. Мы такие только раз в год пробовали – когда отец из Иванова возвращался. Даже на пасху без белого печева обходились.
Дед, хотя и жил небогато, но считался в селе «самостоятельным» человеком. В основном уважали его за трезвость: он вообще спиртного не пил. Да и плотником был отменным: буквально всё в доме было сделано им самим. Он же мастерил и пчелиные улья, самый разнообразный инвентарь, в том числе – для соседей.
Любил читать, хотя и медленно. Видимо, выучился не столько во времена мальчишества в це-пе-ша, сколько когда проводилась кампания по ликвидации неграмотности. Помню, я привозил ему в подарок какие-то книжки, подобранные в нашей домашней библиотечке по принципу «чтобы шрифт покрупнее был». Дед всегда тщательно прочитывал (изучал!) листочки обязательно висевшего на стене отрывного календаря – «численника». Уважал публиковавшиеся там всевозможные советы. И, что самое интересное, пользовался численником для проверки настенных ходиков. Утром наблюдает восход солнца: так, в календаре сказано в 04:12, а на часах – 04:05. Надо подвести стрелку!
Дедушка Яков старался всех своих детей (шестеро сыновей и дочь, вторая умерла во младенчестве) чему-нибудь обучить. Старший сын, дядя Митя, приладился помогать телеграфисту на станции, благодаря чему кое-что уловил из тогдашней техники. В Гражданскую служил связистом в добровольческом полку иваново-вознесенских ткачей на Восточном фронте, даже удостоился личной благодарности «от самого товарища Фрунзе», чем очень гордился. Был заместителем начальника Ивановского Главпочтамта и начальником Сахалинского - с 1945-го и до середины пятидесятых. Единственный из братьев не попал на фронт в Великую Отечественную – по возрасту. Остальные четверо - воевали. Возвратились двое: отец, раненый и контуженый, и дядя Яша – целый, «даже ничем не царапнуло». Дядя Миша погиб под Москвой 17 января 1942-го. Где сложил голову примерно в это же время самый младший, дядя Гриша, так и не знаем: «пропал без вести». Мне рассказывали, что до войны он изо всех дядьёв особо любил меня: говорил, что я на него очень похож.
Дед гордился:
- Все дети в люди вышли!
Хотя я, каюсь, в детстве по глупости «делал поправку» к этому заявлению:
«Ну ладно, отец мой – директор школы. Дядя Митя – большой начальник по связи. Дядя Миша - на фабрике мастером. Дядя Гриша - в техникуме учился. Тётя Дуня «простым трудом на хлеб зарабатывала, зато такого сына вырастила». Действительно, Авенир, мой двоюродный брат, в своё время весьма известным в Ивановской области человеком был. Но дядя-то Яша? Ведь он же – сапожник».
Так я думал, пока не побывал у него в гостях в Иванове. В разгар нашего чаепития перед домом остановилась легковая машина чёрного цвета – явно чья-то служебная. Дядя Яша деланно заворчал:
- Чаю с племянником не дадут спокойно попить!
Через боковое окно было видно, как во двор уверенно вошла одетая в светлое демисезонное, но с бурым меховым воротником, пальто женщина. Дядя недовольно прокомментировал:
- Делать ей нечего, вот и разъезжает на мужниной машине.
- К тебе-то зачем? Туфли что ли в ремонт сдавала?
Дядя Яша презрительно фыркнул:
- Такие обувь не ремонтируют, а если что, то сразу выбрасывают или кому отдают. Новые туфли она заказала.
- Как? Самодельные? Да разве ж она самые лучшие в магазине купить не может?
- Самые лучшие я могу сделать. Каких в магазине не купишь. И не «самодельные», а – на заказ. На зависть всем её подругам!
Потом мне говорили, что таких мастеров сапожного дела в Иванове – два-три, и обчёлся. Из них дядя Яша – наверняка самый лучший.
Чувствую, что сейчас, при обилии самого что ни на есть эксклюзивного импорта, мой рассказ может показаться неубедительным. Но в те годы (послевоенные) были совсем другие и мерки, и возможности.
Уже обосновавшись после долгих «кочевий по странам и континентам» во Владимире (в конце 93-го «как подлый москаль сбежал из Львова на историческую родину»), побывал я на даче у двоюродного брата Юры (сына дяди Мити) в Ивановской области, недалеко от реки Нерль. Показывая на другой берег, он сказал:
- Вон то самое дерево, под которым твой отец в детстве с братцем Гришей собранной милостыней подкреплялись.
В сердце словно кольнуло! Отец с болью рассказывал, как ещё до организации колхозов случился недород, и в селе «самая настоящая нищета наступила». В бедняцких хозяйствах к весне все припасы кончились, а кулаки такие цены заламывали – до конца жизни не отработаешь. Да ещё при этом голодные люди из города работу перебивали: за одну похлёбку да за ночлег вкалывали.
- Вот мать поплакала да и села нам с Гришей из старых мешков нищенские сумы ладить. «Только, - говорит, - вы уж постарайтесь подальше от села отойти, чтобы вас никто не признал». Отошли мы, насколько у Гриши силёнок хватило, и – «Тётенька, ради Христа, подайте!». Подавали – в основном ради Гриши: он совсем оплошал. Кто кусок хлеба, кто варёную картошину. Так прошли мы одну деревню, а во второй нас в одном доме даже щами накормили. Вышли к реке, к Нерли, напились, умылись. Сели под деревом. В сумы свои нищенские заглянули – хоть чуть-чуть, а насобирали. «Давай поедим маленько». «Давай. Только совсем немного – мы ведь уже щей нахлебались. А это домой принесём…».
И вот смотрел я через реку Нерль на то дерево и рассказанное отцом «продолжение» той детской «истории» вспоминал.
- Работая учителем, я ещё и общественным пропагандистом был. Ходил по деревням, читал лекции, помогал крестьянам кому заявление составить, а кому просто письмо написать. И вот однажды, когда я в избе-читальне своё дело закончил, одна бабушка мне говорит: «Пойдём, сынок, я тебя покормлю немного». Зашёл я в избу, за стол сел – да я же, вроде, когда-то уже бывал здесь? Да и бабушка говорит мне: «А вот годков тому семь или восемь ты с маленьким братиком к нам не заходил?» И вдруг всё у меня в памяти ожило. И дом я вспомнил, и бабку эту, которая тогда ещё молодая была, и даже ложку узнал деревянную, которой когда-то здесь щи хлебал… Чуть у меня в миску слёзы не закапали! Но как признаться? Ведь учитель же я и от райкома лектор. «Нет, - говорю. – В первый раз я в вашей деревне». «Ну, ну. А братик, наверное, уже большой вырос?».
Почему всё это сейчас вдруг вспомнилось? Да потому, что за последние десятилетия «демократических преобразований» всё сделано для того, чтобы вычеркнуть из народной памяти правду о нашем недавнем прошлом. Хотя, конечно, «недавнем» - это весьма относительно. Так, всё написанное в предыдущих абзацах для поколения моих внуков (а они уже позаканчивали вузы и двое из четверых даже своими семьями обзавелись) – это весьма и весьма стародавние времена. Я же, слышавший о жизни до революции и в ещё не устоявшееся время после неё от самих переживших то лихолетье, воспринимаю то прошлое, как живое. У молодых же, которые знают историю по современным учебникам и судят о минувшем с подсказок телеящика, на прошлое взгляд...
Вот, скажем, написал я про деда, что он умел читать, а многим из молодых на это: «Ну и что? А как же иначе-то?» А так! Бабушка Серафима (жена деда Якова) жизнь прожила совершенно неграмотной. Даже в «культурную революцию» ей не до науки было: домашние дела не отпускали. Бабушка же по матери Марина Алексеевна осваивала грамоту вместе со мной, когда я в школу пошёл.
Образование когда-то редкостью было (см. упомянутый царский «Календарь»!). Отец мой Константин Яковлевич первым в селе Воймиге сумел среднюю школу закончить, а мать Серафима Николаевна – в селе Бережок. Оба как «образованные специалисты» тут же были назначены учителями в начальную школу села Вывозиха. Где, кстати, коллегами их (на моё горе!) оказались учителя ещё «с дореволюционным стажем»: по-видимому, действительно интеллигентные люди. Причём родители мои не только у них «культурным манерам» учились, но и вообще во всём старались на них походить. Поэтому, когда я в 1936 году родился (уже в селе Ратислово), то, разумеется, имя мне нужно было дать не какое-нибудь «деревенское», а, как у их сына: «соответствующее положению педагогов» Адольф. Что мне во времена военного детства так икнулось!.. Ну, а настоящее педагогическое образование - высшее - родители получили уже позднее: учась заочно в Ивановском пединституте.
Мы же, трое их сыновей, институт после школы воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Причём средний брат Слава даже кандидатом технических наук стал. Закончили вузы и наши дети.
Или ещё. Меня буквально коробят высокомерные рассуждения нынешних «интеллигентов» эпохи воровских «демократических преобразований» о тех же колхозах. Начиная с назидательных рассуждений об их «ненужности» (да разве ж трактора с комбайнами на единоличных полосках не могли б разгуляться?) и упрёков в «излишней спешке» (как с индустриализацией - Гитлер ведь мог подождать с нападением!) и кончая пресловутыми «палочками» за трудодни.
Как человек, чьё детство и юность прошли в деревне, причём в самые трудные военные и послевоенные времена, отвечаю им не «пропагандистскими доводами», а живыми примерами. Хотя и с самокритичным уточнением, что нашей семье было легче, чем многим другим: мать-учительница зарплату получала, а бабушка ещё была в силе и на огороде работать. Да, жилось очень тяжело, но ведь все эти трудности проклятая война создала, их вынужденно весь народ испытывал и на них никакие ловкачи в принципе не могли наживаться. А если вдруг кто-то пытался…
Сейчас модно стенать о «невинных жертвах репрессий» (ошибки и подлая клевета из-за корысти, разумеется, были), но мне с детства помнится случай, когда в селе Ратислово организовавшего в сельсовете пьянку уполномоченного из района вместе с собутыльниками буквально через три дня «замели – и с концами». Причём не было в селе человека, который не сказал бы: «Так им и надо! Собранными для фронта продуктами закусили».
Или вот «информация для размышления». Жена моя была из самой что ни на есть владимирской сельской глубинки – из села Колпь тогда Курловского, а ныне Гусь-Хрустального района. Бываю там со студенческих времен, когда ещё «женихался», и до сих пор – посещаю могилы. Видел, как рос, крепчал и даже – не боюсь этого слова – богател тамошний колхоз «Буревестник». Долго держался он и в смутные «перестроечные» времена. До сих пор ещё не успели полностью разрезать на металлолом конструкции ремонтной мастерской, которой иные заводские цеха могли бы позавидовать. Не все ещё погорели или растащены хоздворы для скота, который сократился. Как и поголовье скота местных жителей. В общем – фактически «гавкнул» колхоз: ненавистникам «советского рабства» повод для радости. Жителям же села…
Особенно я любил проводить в Колпи отпуск в сенокосную пору. Это же настоящие трудовые праздники были. С удовольствием восполняли мы с тестем дни, потраченные на застолья по поводу встречи. Хорошо на зорьке с косою размяться. Да и днём работы хватало - как у поэта сказано: «вся деревня на лугу». Все старались поскорее дела для колхоза закончить, чтобы косить уже «по себе» успевшую отрасти отаву: иной раз «аж по два укоса ухватывали». Зиму обеспечить надо, чтобы с молоком быть.
Нынешнее же унынье и вспоминать не хочется. Коров осталось – хорошо по одной на три-четыре двора. Всё молочное – привозное. Луга не только не кошены – кустарником зарастают. Как, впрочем, и поля. Леса кругом, как говорят, «без чура» - то есть безжалостно, вырубаются. День и ночь многотонные лесовозы добивают уложенные в колхозные годы дороги.
- Скоро некуда будет за грибами ходить. Картошку стали воровать из амбара.
Нужно ли говорить, как вспоминают люди постарше столь проклинаемые «демократами» колхозы?
И ещё об отношении к ним людей из глубинки, а не «асфальтовых знатоков». Когда я учился во Владимирском пединституте, со студентов из сельской местности по возвращении с летних каникул одно время требовали справки об оказанной колхозам помощи. О тех самых заработанных трудоднях. Для меня это никакой трудности не представляло. Жили мы тогда в селе Небылое, и я с удовольствием каждое утро ходил на покос со своей собственноручно насаженной и тщательно отбитой косой. И косил так, что меня, бывало, опытным мужикам в пример ставили.
Эту деталь упоминаю потому, что как-то я с гостившими у родственников юными горожанами - аж из самой Москвы - оказался случайным свидетелем того, как несколько человек из колхозного руководства заходили в правление с явным намерением не совещание провести: в руках у них были бутылки и газетные свёртки с закуской. Самый языкастый, а вернее – разбитной из нашей компании решил поострить:
- Вам явно молодёжи не хватает время весело провести. Мы готовы помочь. Приглашайте!
Ответила немолодая с виду, но энергичная женщина:
- Ты бы лучше в работе помог!
- Что, мозоли набивать для какого-то колхоза? Да меня за это в городе засмеют! Докатился, мол. палочки зарабатывать. В кол-хо-зе! Ха-ха!
- Сосунок! Да что ты понимаешь? Да мы в колхозе только жизнь и увидели. Раньше, в своём хозяйстве, ты родила сегодня – а завтра иди рожь жать. Болезнь не болезнь – работай! В соседнем селе умирающую мать навестить некогда. Дети малые днями без присмотра пропадают. Это сейчас они в садике умыты-накормлены. А насчёт помощи колхозу. Ты, шалопай ленивый, вон с него (она на меня кивнула) пример бы взял! И он не палочки, а всеобщее уважение заработал – мы ему в институт специальную благодарность пошлём!
Запомнилась мне тогда, конечно ж, не похвала – и по более серьёзным поводам благодарности получать уже доводилось – а слова насчёт колхоза: «Только в нём жизнь и увидели!». И вот когда с тех пор слышу я о колхозах нечто высокомерно-пренебрежительное, «резюме» в ответ появляется моментально: «Сосунок! Да что ты понимаешь».
Эта сентенция - тоже отнюдь не из категории политической пропаганды. Она - из понимания одного из бесчисленных и бесценнейших результатов того величайшего события, о вековом юбилее которого мы столь долго и порою, увы, беспредметно витийствовали.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
