Жизнь Марченко - известного советского диссидента, писателя, много лет боровшегося с тоталитарной системой и отстаивавшего права человека, тесно была связана с Владимирской областью. Часть второго тюремного срока за «измену родине» он провел во Владимирском Централе. После освобождения, с 1966 по 1968 годы, Марченко жил на своей родине в Барабинске, а также в Курске, Москве и в Александрове, где писал книгу «Мои показания» о политических лагерях и тюрьмах СССР послесталинского периода, вышедшую в самиздате и заграницей на большинстве европейских языков. Часть произведения была посвящена Владимирскому Централу.
После отбывания пятого срока в Иркутской области, в 1978 году, диссидент поселился в городе Карабаново Александровского района Владимирской области. 17 марта 1981 года, через год после выступления с открытым письмом к академику Капице в защиту академика Сахарова в связи с высылкой его из Москвы, Анатолий Марченко был арестован последний раз и помещен во Владимирский Централ. По обвинительному заключению диссиденту вменялось в вину написание и распространение книг, статей, обращений, открытых писем, черновых записей. В сентябре 1981 года Владимирским судом Марченко был осуждён в шестой раз по статье 70 УК РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») и приговорён к 10 годам в колонии строгого режима и 5 годам ссылки. В 1986 году, будучи в Чистопольской тюрьме, Марченко объявил голодовку, которую продержал 117 дней, с требованием освободить всех политзаключенных в СССР. Спустя несколько дней после окончания голодовки Марченко умер. Его смерть вызвала широкий резонанс. После этих событий осуждённых по «политическим» статьям начали выпускать из тюрем.
Об александровском периоде своей жизни и о «чехословацком» письме Анатолий Марченко написал в книге «Живи как все». Выйдя в 1966 году на свободу после 6 лет политлагерей и тюрем, он поставил перед собой цель написать книгу, чтобы рассказать советским людям и мировому сообществу, что политические репрессии в СССР в послесталинскую эпоху никуда не делись. В поисках работы и официальной прописки Марченко сменил несколько мест.
В Александрове он поселился на окраине города у «бабы Нюры», устроился грузчиком на Александровском ЛВЗ и продолжал активно писать начатую в Москве книгу «Мои показания», соблюдая все возможные меры конспирации.
«Люда Алексеева помогла мне снять угол во Владимирской области в Александрове, - это в двух часах езды на электричке. С большим трудом мне удалось там прописаться. Устроился грузчиком на ликероводочном заводе. Прописка и устройство на работу — это была целая проблема, на это ушло полностью полтора месяца.
Я снимал угол у одинокой старухи на дальней окраине городка. Тетя Нюра хорошо ко мне относилась, особенно когда убедилась, что я действительно не пьянствую и готов помочь ей по хозяйству: наносить воды из колодца, сложить дрова, натаскать торфяных брикетов. Но работа на заводе да эти мелкие услуги хозяйке отнимали почти все мое время; еще ведь надо и в столовую забежать или самому что-то настряпать на керосинке.
К тому же я жил в одной комнате с хозяйкой. И вообще ее изба состояла из одной комнаты: посреди избы — печка, и то, что перед печкой, называлось кухней, а за печкой наши с тетей Нюрой апартаменты. Она поставила мне деревянную кровать с соломенным тюфяком, перегородила жилье шкафом и даже занавеской отделила мой угол. У меня, кроме кровати, помещался еще стул, а на нем чемодан с моим бельем, на стене над стулом — вешалка; еще стоял крохотный стол-шкафчик с посудой и припасами.
Где писать? Где хранить написанное?
Если я засиживался допоздна, тетя Нюра утром обязательно поинтересуется:
- Толик, что это ты всю ночь не спишь? Чуть не до утра свет не гасил...
Раз скажешь: письмо писал, другой раз, а дальше что?
Вначале меня выручала летняя пристройка-коридорчик. Я сказал, что люблю спать на свежем воздухе, и до сентября жил там. А на выходные дни, спрятав в карманы пару тетрадок, уходил "гулять" в лес. Но подошла осень, начались дожди, и пришлось прекратить эти "прогулки" и занять свое законное место за занавеской. Меж тем следовало очень торопиться. Больше всего я боялся, что власти как-то пронюхают о моих литературных занятиях. Засадят меня под любым предлогом — в Александрове проще простого состряпать любое "дело". И задуманное так и останется невыполненным, и сяду зря. Сам-то я тогда вряд ли привлекал внимание (хотя — кто знает? может, за бывшими политзаключенными особый надзор?), но ко мне приезжали Лариса и другие москвичи, бывшие на примете у КГБ, да и сам я ездил в Москву. А без этих поездок было не обойтись. Вдруг в мое отсутствие обыщут мое нехитрое имущество? Или тетя Нюра полюбопытствует, что я пишу по ночам — как мне знать? — испугается, донесет. И я брал с собой на работу все исписанные листки, рискуя, что они, того и гляди, вывалятся из карманов.
Опыт моих лагерных коллег свидетельствовал, что всякую подпольную работу надо делать рывком, иначе только спалишься без толку. Словом, надо было торопиться, торопиться», - пишет Анатолий Марченко в книге «Живи как все».
После того как «Мои показания» были написаны, рукописи были отправлены за границу, в редакцию журнала «Москва», и разошлась по рукам, Марченко уволился с александровского ликероводочного завода и жил в основном в Москве. Но там над ним и его друзьями начали сгущаться тучи, и Марченко пришлось вернуться в Александров.
В Александрове в разгар «Пражской весны» им было написано открытое письмо об угрозе советского вторжения в Чехословакию, адресованное советской и иностранной прессе. Оно было составлено, как следует из самого документа, 22 июля 1968 года, в доме № 27 по улице Новинской.
В письме правозащитник заявил, что кроме «единодушного» мнения Пленума ЦК КПСС, правительства и даже Верховного Совета СССР о «Пражской весне», кроме газет, которые позицию партийного руководства представляют как позицию всего населения, в России есть много людей со своими взглядами, отличными от официальных:
Диссидент писал, что в Чехословакии происходит «естественное развитие здорового общества», и считал, что Советский Союз всячески пытается подавить эту либерализацию, выступая в позорной роли жандарма Европы:
Диссидент задается вопросом: почему Советский Союз так спешит разобраться с Прагой, и придерживается роли стороннего наблюдателя в истории с китайским коммунизмом:
По мнению Марченко, руководство СССР, глядя на Чехословакию, испугалось прецедента личной ответственности партийных и государственных деятелей перед народом:
«А вдруг и нашим придется отчитываться в деяниях, которые стыдливо называют "ошибками", "перегибами" или еще мягче и туманнее — "пережитыми трудностями героического прошлого" (когда речь идет о миллионах несправедливо осужденных и убитых, о пытках в застенках КГБ, об объявлении врагами целых народов, о развале сельского хозяйства страны и о тому подобных мелочах.
Сегодня чехи и словаки спрашивают с Урвалека и с Новотного — а завтра, пожалуй, наш многонациональный народ задаст вопрос самому Брежневу: "А чем вы занимались до… 1953 года?" — и до выяснения этого временно отстранит его от занимаемого поста».
Через несколько дней после обнародования «чехословацкого письма», Анатолий Марченко был арестован по обвинению в нарушении паспортного режима. 21 августа 1968 года диссидента приговорили к году заключения.
Вот текст открытого письма Анатолия Марченка о «Пражской весне»:
«В газеты:
"Руде право"
"Литерарни листы"
"Праце"
"Юманите"
"Унита"
"Морнинг стар"
"Известия"
редакции радио Би-би-си
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
На только что закончившейся сессии Верховного Совета РСФСР все депутаты останавливались на одном вопросе: о событиях в Чехословакии. Депутаты единодушно высказались в поддержку Пленума ЦК КПСС по этому вопросу, одобрили также единодушно Варшавское письмо пяти компартий в адрес ЦК КПЧ. Они одобрили и поддержали всю политику партии и правительства по этому вопросу. Если эту политику одобряют коммунисты как образец настоящей марксистско-ленинской политики партии в отношениях между братскими компартиями, то это дело коммунистов, дело их партийной совести.
Но здесь, на сессии, эту политику единодушно одобрили депутаты Верховного Совета РСФСР, которые выражают мнение избирателей, т. е. населения, подавляющая часть которого (в том числе и я) некоммунисты.
Не успели еще "Известия" с сообщениями о работе сессии дойти до всего населения, как уже в следующих номерах началась кампания в поддержку решений, принятых сессией, со стороны «всего населения», «всех трудящихся». Я имею на этот счет собственное мнение и хочу воспользоваться правом, гарантированным Конституцией, высказать свое мнение и отношение к этому вопросу.
Я внимательно (насколько это возможно в нашей стране) слежу за событиями в Чехословакии и не могу спокойно и равнодушно относиться к той реакции, которую вызывают эти события в нашей печати. На протяжении полугода наши газеты стремятся дезинформировать общественное мнение нашей страны и в то же время дезинформировать мировое общественное мнение об отношении нашего народа к этим событиям. Позицию партийного руководства газеты представляют как позицию всего населения — даже единодушную. Стоило только Брежневу навесить на современное развитие Чехословакии ярлыки "происки империализма", "угроза социализму", "наступление антисоциалистических элементов" и т. п. — и тут же вся пресса, все резолюции дружным хором подхватили эти же выражения, хотя наш народ сегодня, как и полгода назад, ничего по существу не знает о настоящем положении дел в Чехословакии. Письма трудящихся в газеты и резолюции массовых митингов — лишь повторение готовых, данных "сверху" формул, а не выражение самостоятельного мнения, основанного на знании конкретных фактов. И вслед за партийным руководством послушные голоса повторяют: "Решительная борьба за сохранение социалистического строя в Чехословакии — это задача не только чехословацких коммунистов, но и наша общая задача"; "Я поддерживаю выводы Пленума о необходимости борьбы за дело социализма в Чехословакии" и т. п. ("Известия", № 168).
Авторы этих писем и заявлений, наверное, даже не задумались над тем, почему решения о борьбе за социализм в Чехословакии принимаются Пленумом ЦК КПСС, о том, что наше обращение к «здоровым силам» Чехословакии — это, может быть, обращение к антигосударственным элементам, подстрекательство их к вооруженному выступлению против своего законного правительства, о том, что слова "это наша задача" могут обозначать как минимум политическое давление на суверенную страну, а как максимум — возможность интервенции наших войск в ЧССР. Наверное, авторы этих писем, одобряя политику ЦК КПСС, не задумались также и о том, что она поразительно напоминает сто раз разоблаченную в нашей печати политику, например, США в отношении Доминиканской Республики.
Основываясь на статьях в чехословацкой прессе, на сообщениях по западному радио и немногочисленных фактах, приводимых в нашей печати, я думаю, что в ЧССР происходит естественное развитие здорового общества: борьба идей и мнений, свобода критики, попытка воплотить на практике декларированные идеалы социализма, до сих пор существовавшие повсюду в виде лозунгов и отдаленных перспектив. Поэтому Варшавское письмо пяти компартий и решения Пленума ЦК КПСС, единодушно поддержанные нашей печатью, вызывали у меня возмущение и стыд. Столько у нас говорилось о том, что каждый народ должен сам решать свою судьбу — так почему же судьбу чехов и словаков решают не в Праге, а в Варшаве или Москве? Почему Брежнев или Ульбрихт думают, что они лучше могут оценить обстановку в Чехословакии, чем Дубчек, чем сами чехи и словаки?
Я не верю ни в мифические заговоры империализма против ЧССР, ни в "наступление сил внутренней реакции". Я думаю, что в эти мифы не верят и сами сочинители их. Обвинительные формулировки придуманы для приличия и для затуманивания мозгов своих граждан.
Беспокоит ли на самом деле наших руководителей то, что происходит в ЧССР? По-моему, не просто беспокоит, но и пугает — но не потому, что это угроза социалистическому развитию или безопасности стран Варшавского содружества, а потому, что события в ЧССР могут подорвать авторитет руководителей этих стран и дискредитировать сами принципы и методы руководства, господствующие сейчас в социалистическом лагере.
Вот уж, кажется, что может быть ужаснее и безобразнее китайского коммунизма? Наши газеты ежедневно разоблачают китайский кровавый террор, развал хозяйства, теоретические ошибки КПК и т. п. Китайские руководители не остаются в долгу. Не может быть и речи о содружестве недавних братьев — великих народов. Однако ни на каких совещаниях, ни на каких пленумах ЦК КПСС не принимались решения о необходимости защитить дело социализма в Китае, не говорилось об ответственности братских партий перед собственными народами и народами Китая, уже несколько лет утопающими в крови. Действительно, компартия Китая не выпустила бразды правления из своих рук — так что же, от этого результаты ее правления лучше, чем перспективы свободного, демократического развития ЧССР? Открытая враждебность КПК к нашей стране лучше, чем дружеские отношения нынешнего чехословацкого правительства? Но наши руководители не попрекают китайское руководство тем, что мы освободили их от японского империализма, и не претендуют на этом основании на роль защитников китайского народа от внутренней реакции. Мы не взываем к "здоровым силам" и к "верным коммунистам" в Китае и не обещаем им, "…что коммунисты, все советские люди, выполняя свой интернациональный долг, окажут им всемерную помощь и поддержку!" (Подгорный Н. В. Выступление на третьей сессии Верховного Совета РСФСР 19 июля 1968 г. //Известия. № 168). Хотя, вероятно, китайские братья, уничтожаемые физически, нуждаются в этой помощи куда больше, чем «верные коммунисты» ЧССР, где они не только в безопасности и на свободе, но пользуются той же свободой слова, как и все граждане. Наши руководители занимают в отношении Китая позицию сторонних наблюдателей — и секретарь парткома В. Прокопенко, бригадир Ахмадеев, кандидат наук Антосенков (Известия. № 168) единодушно не проявляют инициативы во "всемерной" помощи китайскому народу. Неужели кровавый террор, развязанный ЦК КПК против собственного народа, меньше взывает к коллективной ответственности, чем принципиально мирное развитие демократии в Чехословакии? Как объяснить такую противоречивую реакцию?
Во-первых, по-моему, дело в том, что с Китаем мы не решаемся разговаривать с позиции силы, а с Чехословакией — по привычке — позволяем себе начальственные окрики.
Не менее важно то, что внутренняя политика Китая, несмотря на его враждебность по отношению к КПСС, не подрывает, а скорее укрепляет позиции ЦК КПСС внутри своей страны: "В Китае происходят публичные казни — а у нас нет!" — ликует наша пресса (см. "Ответ читателю" Чаковского в "Литературной газете"). По сравнению с режимом в Китае наш нынешний режим — не террор, а всего лишь зажим, почти либеральный, почти как в XIX веке. А вот если Чехословакия действительно сумеет организовать у себя демократический социализм — тогда, пожалуй, не будет оправданий отсутствию демократических свобод в нашей стране, тогда, чего доброго, и наши рабочие, крестьяне и интеллигенция захотят свободы слова на практике, а не на бумаге.
Вот про это по-настоящему и говорится в Варшавском письме «не можем допустить», а вовсе не про мифическую угрозу социализму в Чехословакии.
Наши руководители забеспокоились о «верных коммунистах», которых будто бы оклеветали, подвергли «моральному террору» чехословацкие антисоциалисты, захватившие в свои руки средства пропаганды (можно подумать, что в Праге произошел вооруженный захват почты, телеграфа и радио). Почему-то забывают при этом отметить, что эти коммунисты сами имеют возможность публично выступить с опровержениями клеветы. Правда, оправдания, например, д-ра Урвалека, бывшего Председателя Верховного суда ЧССР, звучат неубедительно — но при чем тут антисоциалисты? Он сказал все, что хотел и что мог сказать. Понятно, почему наши руководители спешат заступиться за таких, как Урвалек или Новотный: прецедент личной ответственности партийных и государственных деятелей перед народом опасен и заразителен. А вдруг и нашим придется отчитываться в деяниях, которые стыдливо называют "ошибками", "перегибами" или еще мягче и туманнее — "пережитыми трудностями героического прошлого" (когда речь идет о миллионах несправедливо осужденных и убитых, о пытках в застенках КГБ, об объявлении врагами целых народов, о развале сельского хозяйства страны и о тому подобных мелочах.
Сегодня чехи и словаки спрашивают с Урвалека и с Новотного — а завтра, пожалуй, наш многонациональный народ задаст вопрос самому Брежневу: "А чем вы занимались до… 1953 года?" — и до выяснения этого временно отстранит его от занимаемого поста…
В Варшавском письме к КПЧ пять партий ультимативно предлагают использовать для борьбы с "антисоциалистическими" силами все средства, имеющиеся в арсенале социалистических государств. Жаль только, что братские партии не уточнили, не конкретизировали, что это за средства: Колыма? Норильск? Хунвейбины? "Открытые" суды? Политические концлагеря и тюрьмы? Или всего-навсего обыкновенная цензура, внесудебные расправы вроде увольнений со службы?
И при создавшемся положения мы еще обижаемся, что в Чехословакии потребовали вывода советских войск со своей территории! Да ведь после наших заявлений и резолюций наши воинские части на территории ЧССР — это уже не войска союзного государства, а угроза суверенитету страны.
В этом своем письме я хочу не только высказать свое собственное отношение к событиям, отличающееся от "единодушной" поддержки решений Пленума ЦК КПСС. Газетная кампания последней недели вызывает у меня опасения — не является ли она подготовкой к интервенции под любым предлогом, который подвернется или будет создан искусственно.
Авторам писем, участникам митингов и собраний в поддержку политики ЦК КПСС мне хотелось бы напомнить, что все так называемые ошибки и перегибы в истории нашей страны происходили под бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию, под клики единодушного одобрения наших высокосознательных граждан. Послушание, как выяснилось, не самая ценная гражданская добродетель.
И еще мне хотелось бы напомнить о более древних исторических событиях: как доблестная русская армия, освободив народы Европы от Наполеона, столь же доблестно утопила в крови польское восстание. Тогда русский герой войны 1812 года Давыдов больше гордился своими подвигами в расправе над польскими патриотами, чем своими подвигами в Отечественной войне.
Мне стыдно за свою страну, которая снова выступает в позорной роли жандарма Европы.
Мне было бы стыдно и за мой народ, если бы я верил, что он действительно единодушно поддерживает политику ЦК КПСС и правительства по отношению к Чехословакии. Но я уверен, что на самом деле это не так, что мое письмо — не единственное, только такие письма не публикуются у нас. Единодушие наших граждан и в этом случае фикция, создаваемая искусственно, путем нарушения той самой свободы слова, которая осуществляется в ЧССР.
Но если бы я оказался даже один с этим своим мнением, я и тогда не отказался бы от него. Потому что мне его подсказала моя совесть. А совесть, по-моему, надежнее, чем постоянно испытывающая перегибы линия ЦК и чем решения различных сессий, принимаемые в соответствии с колебаниями этой генеральной линии.
Прошу вас принять мое уважение и сочувствие процессу демократизации в вашей стране.
СССР, г. Александров Владимирской обл.,
ул. Новинская, д. 27. Марченко А. Т.
