До завершения расследования редакцию попросили не раскрывать название населенного пункта Юрьев-Польского района, в котором находится «главный герой» этой истории. Автор опасается нашествия «черных археологов».
ЧАСТЬ I
Это была наша с отцом церковь. Нет, мы ее не строили. Все же родились оба позднее XVII столетия. Просто любили там бывать. Полтора десятка километров на автобусе, потом еще пяток пешком по болотине — другого пути не находили.
Старое название села Вшеславль. Имя это существовало параллельно с официальным, известным еще по монастырским хроникам. Привычный топоним казался менее звучным, а про второе название — более древнее — помнила пара старожилов, безнадежно вымерших уже на нашей памяти.
Пятачок с церковью утопал в сирени. Вокруг только распаханные поля, безымянный приток местной чахлой речушки и заросшее кладбище с перепутанными ветвями над известковыми надгробиями, поросшими мхом, как гигантской плесенью. Никого вокруг на несколько километров. И вороны.
Это были самые настоящие вороны. Огромные, черные до синевы, с потертыми седоватыми клювами. Мы никогда не видели, чтобы эти птицы гнездились стаями. А тут их сотни.
В основном гнездовье раскинулось в жестком кустарнике полевого оврага. Кладбище и шатровую колоколенку они только навещали — видимо, понимали, что хоть и редко, но их будут беспокоить.
Жили вороны дружно, а чужаков не любили. Попервости пытались шугать и нас, но вскоре, убедившись в безобидности, перестали имитировать атаку и даже обнаглели настолько, что клянчили объедки.
Пару раз мы оказались свидетелями, как стая гоняла напроказивших ястребов — огромных самок, по размеру не уступавших курице. Те на бреющем уходили по руслу речушки, маша крыльями с такой поспешностью, что им бы позавидовали колибри. А вороны, выстроившись над ними в круг и эшелонировав порядки по высоте, парами пикировали на прокуд, нещадно долбя своими огромными прямыми клювами, норовя угодить в затылок. Каждый раз после атаки ястребы проседали по высоте, позорно теряя мелкие перья. Чем закончилась экзекуция мы не видели — бойня продолжалась где-то уже за меандрами реки, закрытой от нас вязами. Вороны же долго потом не унимались, сердито горланя и время от времени резко взлетая группами и уходя спиралью вверх.
Как-то раз и мы с отцом попали под раздачу. Просто случайно наткнулись на старого ворона, раскинувшего крылья поверх высокой стерни, отчего его мертвое тело казалось подвешенным над землей. Мы просто задержались посмотреть, дивясь габаритам птицы, как эти черные дьяволы возомнили неладное и принялись попарно атаковать каждого из нас, причем сразу с двух сторон. Почти вплотную бойцы тормозились, резко меняя направление. Выходило почти безобидно, но крайне внушительно — мы позорно ретировались, оставив птиц охранять своего умершего, парящего в последнем полете.
Мы ночевали в палатке три ночи. Все это время стая караулила мертвого сородича, отгоняя всех и вся от его тела. Как они координировали свои действия осталось совершенно непонятным — не было ни одного хриплого крика или зова. Просто все участники вставали разом на крыло и с молчаливой обреченностью задирали чужаков. Это был какой-то необычный почетный караул. Жутковатый и скорбный со стороны.
Викинги не зря почитали воронье племя — в их мире это птицы Одина. В нашей же мифологии образ черного ворона приобрел зловещие оттенки. Но тут не было внешнего фатума. Это была независимость, немного снисходительная и гордая до позерства.
Мы приезжали раз в год — чаще не получалось. Каждый раз птицы каким-то образом узнавали нас. И, рассевшись на стене трапезной или шатре колокольни, с любопытством рассматривали наш бивак, раскинутый ближе к речке. Мы приезжали — они собирались и наблюдали. Мы уходили — они тоже удалялись.
Как-то молодой ворон с ваксовым, еще необтершимся, клювом расхрабрился и стал играть с нами, не обращая внимания на ошалевшего от такой наглости пса — он его просто презирал. Ворон брал в клюв сухую ветку былинника и боком, как галка, скакал к нам. Косил блестящим шариком глаза и мотал веткой. Кто-то из нас пытался ее вырвать, а ворон резво отскакивал. Границу обозначала растяжка палатки — за нее уже тянуться нам не полагалось. Ворон же нарушал черту не более, чем на половину клюва.
Когда получалось вырвать ветку, мы менялись с вороном ролями. И теперь он делал вид что уходит или перестал интересоваться игрой, а потом резко прыгал, метко щелкая клювом. Завладев игрушкой, радостно подскакивал на месте, несколько раз хлопал крыльями и замирал на пару секунд — он позировал перед нами, гордясь немудреной своей победой.
Зрителями были другие вороны. Изредка кто-то из них каркал, словно одобряя своего игрока. Наши победы всегда встречались гробовым молчанием.
Такое представление случилось всего один раз. Видимо, даже во врановой среде есть предел пассионарности.
В девяностые годы мы перестали бывать у той церкви — как-то не находилось времени и сил. И впервые, после почти двадцатилетнего перерыва, я пришел на наше место один, специально сбежав от работы и семьи. Отца к тому времени не было в живых, но у меня получалось с ним разговаривать без этих этикетных формальностей.
Кладбище заросло настолько, что казалось декорацией зловещей сказки. Река почти высохла. Могильные камни с рисунками Голгофы и солярными розетками растащили любители камней. Алтарь у церкви обвалился, а с шатра колокольни ветер сорвал крест. Вокруг, точно кроты, перерыли землю какие-то шальные искатели кладов, а кованые решетки с проемов оказались срезанными автогеном.
Общий абрис остался прежним. Та же шатровая колоколенка у однокупольного храма на возвышении, да море спутанной сирени, как опушка дорогой манжеты. И все же что-то неуловимое ушло тоже — с этими безликими камнями, с пропавшими уставными надписями, с символикой, заляпанной мхом, с гремучей жестью кровли, сбитой непогодой с верхотуры. Вороны тоже ушли. Даже по дороге сюда я не видел ни одного.
Только ближе к вечеру черная птица прилетела к моей палатке и уселась на старом фундаментном камне. Оба мы молчали и почти не глядели друг на друга. Но этого соседства оказалось достаточно, чтобы все чувства, хранившиеся в груди столько лет, слиплись в непонятный сгусток и комком встали в горле, отчего небо стало синим-пресиним, а облака повисли ватными шариками где-то там — над памятью.
А август уже все. Вот-вот перерастет в осень.
Продолжение, в котором автор обещает раскрыть место нахождения церкви и представить свою версию одной известной битвы, вероятно, произошедшей рядом с храмом, следует...
.jpg)
Лето господне 7190 (1682 от Рождества Христова)
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
