Города – они как люди. При каждом новом знакомстве запоминается первое впечатление, которое может оказаться и негативным, и восторженным. И которое потом, если появятся весомые обстоятельства, меняешь. Пусть и не особо охотно – оно как каталог с помарками начисто переписывать. Лениво и хлопотно. Хотя встречаются в таких случаях и радости. Мол, показался тебе собеседник при первом знакомстве так себе, а он эвон, какая глыба. Так вот. С городами все устроено точно так же.
Первый раз, побывав в Судогде, я поразился ее блеклости. Немного порадовала взгляд застройка в центре времен царя-императора, а в остальном ощущение пустоты. Это как рассматривать не улицу, а стекло в оконном переплете. Вроде и индивидуальные признаки при желании обнаружишь, а все же предмет изучения какой-то неживой. Воля – она там, дальше, только взгляд перевести. Но не переводишь – стекло же перед глазами. Так что мне показался этот город никаким. Душным и архаичным по духу своему, настрою. Дом под снос. В котором живут по привычке.
Позднее, в одной из командировок (часто по работе приходилось кататься) меня с познавательными целями завезли полюбоваться на знаменитый судогодский фонтан. Вот тогда я стал присматриваться к Судогде чуть пристальнее, и даже известие о рукотворности местного гейзера не поколебали настроя. Второй вехой оказалась усадьба Храповицкого в Муромцеве. И провинциальный городок вдруг разом обрел историю, характер и выраженный индивидуализм. Отчего даже летняя пыль обочин и неспешный ритм местной жизни показались симпатичными.
В изданиях советской поры об усадьбе в Муромцеве говорили как о «бездушной эклектике, созданной по капризу сумасбродного хозяина-самодура». И да, некий стилистический бедлам присутствует в ее облике. Хотя, в общем и целом вполне себе приятная неоготика. Которую тогда еще вполне безнаказанно дозволялось облазить и пощупать накоротке. Теперь-то вольница заметно сократилась. Но я рад, что успел детально познакомиться с руинами. Честно говоря, усадебный комплекс Грузинских-Шорыгиных в санаторном поселке под Пенкино мне ближе по духу и настрою, но он строже. А тут сразу чувствовалась какая-то легкость и восторженность. Точно маленький мальчик, став взрослым и не утратив прежнего задора, решил поиграть в романы Вальтера Скотта.
Потом была информация о владельце усадьбы Владимире Семеновиче Храповицком. О польских дворянских корнях и скандале, связанном с вхождением в наследство, о первой паровой лесопилке и неожиданном развитии лесного хозяйства, состоявшемся благодаря запущенности имения – новый владелец решил, что лес – это точно такие же сельскохозяйственные угодья, которые при должном уходе можно обратить в прибыль, регулярно возобновляя ресурс. О большом штате лесной стражи и быстром развитии лесной индустрии на этих Судогодских землях. О создании замкнутого мирка, дававшего пропитание большинству местных жителей. И о смерти в нищете в 1922 году на немецкой земле.
Сейчас часть усадебных строений лежит в руинах, что-то приспособили под жилье, а какие-то хозпостройки отошли лесотехническому техникуму. О котором невольно думаешь, что он основан самим Храповицким. Но это последствия очарования усадебным парком. Потому что прежний владелец в письме, содержащим просьбу разрешить ему построить церковь, говорит о планах организовать учебный процесс на базе лесного хозяйства. Но техникум появился на земле Судогды много позднее – в 1921 году.
Последний раз я побывал в Судогде в феврале. И целью моего визита был как раз техникум. Точнее, его музей – небольшое ведомственное собрание раритетов, рассказывающее историю существования техникума и частично захватывающее времена доисторические. То есть эпоху, когда Храповицкий невольно еще только создавал предпосылки для основания этого учебного заведения. К сожалению, по горячим следам материал подготовить не удалось, и потому пейзажная часть репортажа несколько устарела, как легко заметить. Воспримите эту погодную архаичность как легкую зимнюю ностальгию.
Попадая в техникум впервые, можно заметить яркую особенность – собственный корпоративный стиль. По колориту немного напоминает отделение сбербанка, но если говорить начистоту, то там, где готовят специалистов лесного хозяйства, зеленая цветовая гамма уместнее, чем у прилавка менялы.
Музей занимает просторный класс первого этажа. Налево от главного входа. Сразу по центру его парящая подборка деревообрабатывающего инструмента. Что-то довольно старое, а где-то почти новое. Всплывают в памяти почти позабытые шпунтубель, фальцгебель, зензубель. С удивлением узнаю их все – когда-то доводилось пользоваться. В доэлектроинструментальную эпоху.
Под этим воспарившим плотницким набором различные скобели, трелевочная лента и пила «Дружба». Которую, между прочим, начали разрабатывать еще в 1930-е. Но довели до ума в 1953, стянув компоновочную идею (и пару других до кучи) у Stihl Typ BL. Эта, кажется, местная. Производства ЗиД. Тягать ее не приходилось (только перетаскивал с места на место), так что о рабочих качествах не скажу. Но тарахтенье ее помню хорошо – такими по деревням раньше дрова пилили.
Меня привлек необычный топорик с клеймом на обухе – примерно такое же клеймо, но двустороннее много лет лежит у меня в ящике с инструментом. Я думал, что оно для оттиска на сырце во время производства кирпичей использовалось. Оказалось, что это молоток для клеймения древесины. Топором делается лыска, на которой затем и ставят оттиск. Ну а двустороннее клеймо, как у меня, лежит на соседней витрине. Кстати, вот он.
Это Карл Францевич Тюрмер. Тот самый немец, что учил русских бережно относиться к лесу и в честь которого назван поселок Тюрмеровка. Переманен Храповивицким у самого Уварова. Своеобразный лесной гуру. Напротив портрета установлен бюст. А в запасниках музея, между прочим, есть и гипсовая модель, с которой этот бюст и воспроизведен.
Чернильный прибор. По преданию, принадлежал самому Храповицкому. Штучная вещь. Сделан под заказ. На современный вкус тяжеловат и избыточно основателен.
И какие научные методы без учебников. Вот несколько ведомственных библий той поры.
Китайский садовый табурет. Модерн, керамика. Тогда модно было. И подобные табуреты стояли во многих уголках парка. Сохранился один. Человек, обнаруживший его на своем чердаке, считал вазой. По правде говоря, они где-то рядом по духу.
Подлинная фуражка одного из первых выпускников техникума. Время советское, но идея мундира еще дореволюционная.
Первые учащиеся. Молодежь. Один явно гордится высшей ступенью ГТО – ее легко отличить от низших по подвесу с цепочкой.
А ведь почти как мы. Только инвентарь постарей и примитивней.
Вся эта неприятность в виде субботников зародилась в годы первых пятилеток. И дожила практически до наших дней. Никогда не любил эти массовые почины.
В начале сороковых, понятное дело, война. В усадьбе расположился большой госпиталь. Отсюда стенд с инструментом медицинским.
Сейчас это акушерский стетоскоп. А когда-то другого и не было. Или был, но мало у кого – редкость.
А это медицинская комиссия определяет степень готовности выздоравливающих к отправке на фронт. Знаете, что меня всегда поражает на таких фотографиях? Худоба, дочерна загоревший затылок над белейшими плечами и огромные, не по росту башмаки. Понятно, что за ценой не постоим… Но задумайтесь. Просто вглядитесь в это. Это и есть те детали, что делают историю.
Лампа, стоящая на столе, выпускалась с 1930-х. После войны получила прозвище «фашист». За то, что ее белый изнутри плафон мог давать яркий, слепящий пучок света (обычные абажуры его рассеивали). По преданию, использовалась в кабинетах НКВД как один из методов воздействия. Но куда чаще встречалась в качестве обычной настольной и в домах, и в учреждениях. Виден уголок «Феликса». Это арифмометр – счетное механическое устройство. Я когда-то ради интереса научился таким пользоваться. Не сказать, что нужное умение. Но ради опыта сгодится. Книга на столе, кстати, рукописная. Почерк, конечно, не как каллиграфия князя Мышкина, но вполне себе читабельный и ровный. Я такого уровня и в лучшие годы ученичества не достигал. А если бы я мог так лекции в институте оформлять, то стал бы, вероятно, звездой потока и любимцем прогульщиков.
Хитрая раскоряка черного цвета слева не что иное, как «зеркально-линзовый прибор для расшифровки аэрофотоснимков». Вроде бы сугубо армейская вещица (как мне казалось по детству). А гляди-ка же ты. Топография – она и в Африке топография. И в лесном деле без нее никак.
Все как у нас когда-то. ВИА, Ионика, Урал, Аэлита. Пробовал на такой бряцать. Блестела умильно, с перламутром. Весила прилично. Звучала соответствующе. Выбирать не приходилось.
Буссоль (тоже полувоенная штука), угломер для измерения высоты деревьев, модель лесного плуга. В теории знаю о них много, но в подробностях рассмотрел впервые.
Никогда не видел семена сосны. Не обращал внимания. Хотя шишки ковырял. Следы работы белок и дятлов видел. А тут впервые рассмотрел, как они выглядят.
Оказывается, у лесников тоже есть своя спортивно-прикладная дисциплина. И по ней проводят соревнования. В том числе и международные. И вот ученик техникума взял на них бронзу. В наше время. Думаю, достойно уважения.
Напротив музея кабинет ОБЖД. Это то, что в мое время называлось НВП. И там тоже небольшой музей – в техникуме есть свой поисковый отряд, который в сезон ездит по местам боев и участвует в поиске погибших и незахороненных бойцов. Причем стенд оформлен очень интересно – диорама, демонстрирующая процесс подъема останков. И тут же образцы предметов, которые находят на полях сражений.
Знаете, музейная коллекция техникума лично у меня оставила особые, теплые ощущения. Она небольшая, но очень точно подобрана. И грамотно структурирована. К сожалению, музей не доступен для простых смертных. Разве в день открытых дверей. Так что я страшно рад, что удостоился чести побывать в нем. И напоследок хочу сказать огромное спасибо Гавриловой Наталье Константиновне за транспорт и помощь с фотоматериалом, Образчиковой Инне Сергеевне за посредничество и Зониной Елене Александровне за экскурсию по музею. Память – она дорогого стоит. Без нее человечество просто проиграет битву со временем.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
