Ноги бога

Илья Поляков:
Писатель
Илья_Поляков
Я не хожу с плакатами, лентами и флагами, не слушаю фронтовых песен и не пью сто грамм. Поводов для радости не вижу. Потому что человеческая радость, в моем понимании, какая-то другая. Без парада и флагов. Радость – она тихая. Если громко, то это что-то иное
ИСТОРИИ 28 апреля 2017, 12:49 8 4991

При виде исправной амуниции

Как презренны все конституции! *

*Мысль хороша, но рифма никуда не годится. Приказать аудитору исправить.

Козьма Прутков

В детстве, когда даже старшеклассники в родной школе кажутся недосягаемо взрослыми дядями и тетями, отдельные картины внешнего мира видятся в искаженном масштабе. Сейчас все иначе, но воспоминания о том времени, говоря языком штампов, «по-прежнему ярки и осязаемы». Просто те наброски, как и положено ретро-картинкам, выполнены в иной технике, чуждой любой цветокоррекции. Вот и ветераны последней мировой войны разительно отличались от сегодняшних. Там они моложе, меньше жалуются на старость, а многие даже и не вышли на пенсию – возрастом не вышли.

То были обычные люди, жившие по соседству, работавшие на тех же заводах, что и наши родители. Остался какой-то, конечно, стереотип их образа: легкие летние шляпы в мелкую дырочку, точно часто истыканные вилкой, полудетские рубашки без рукавов и одним кармашком на груди да еще пара-тройка примет, по которым, скорее, узнается время, чем люди, населяющие его.

Впрочем, даже те понятные и близкие ветераны как-то не особо успешно ассоциировались с суровыми фильмами по героическим сценариям или с бронзово-бетонными истуканами, о которых полагалось пафосно вспоминать каждую весну. Осознание того, что боги не только не обжигают керамики, но еще и не ведут своими руками войны, приходит много позднее и, вероятно, не ко всем.

В советские школы раз в году приглашались люди, прошедшие войну, и мы, желтоклювые пионеры, развесив уши, слушали однообразные бравурные истории, твердо заученные рассказчиками. Привыкнув к ежегодной востребованности, довольно быстро лекторы сообразили, что от них требуется родине, а потому все как надо сочинили, отточили (и даже сами поверили в эту мифологию), отредактировали интонации, жесты, мимику до уровня виртуозного спектакля, успешно идущего который год на одной сцене. У очень многих ветеранов тогда было свое «Лебединое озеро».

Изредка в бравурной массе попадались голоса, отличные от общепринятых. Более жизненные и правдивые, они казались злой клеветой на мифологию, уже привитую букварями и наборами пластмассовых солдатиков. Герои не имели права на обыденность.

Этажом выше нашей семьи жил добрый, малословный Ваня Артамонов, работавший билетером в местном клубе. И мы, дети, даже как-то не подозревали, что его привычка фиксировать правую руку в полусогнутом состоянии, точно придерживая невидимую тросточку, появилась после серьезного осколочного ранения.

Я учился вместе с его внуками-близнецами, поэтому как-то наш класс услышал историю и Ивана Артамонова, в свое время много километров протопавшего по черноземной грязи Южного фронта. В его истории поражал момент, когда оглушенный и тяжелораненый пулеметчик Артамонов ползал по воронкам и искал взамен разбитого пулемета ДП 27 (он-то и защитил от большинства осколков) хоть какое-то оружие – без него в медсанбате могли обвинить в бегстве с поля боя, и страх перед таким обвинением был страшнее страха умереть от шока или кровопотери.

В моем детстве ветеранов жило много. Был летчик и маленький десантник-диверсант, бывший партизан и краснофлотец. Даже бывший полицай и его сосед по садовому участку, мальчишкой прятавшийся от карателей в белорусских болотах. Вне господствующей доктрины все казалось перемешанным и лишенным четкой цветовой границы. Подлинные истории, рассказываемые в отрыве от дат и юбилеев, содержали меньше лоска, но больше обыденности. Наверное, первое удивление от несоответствия официоза и правды вылилось в привычку собирать свидетельства тех лет. К сожалению, с годами это делать все труднее и труднее.

В воспоминаниях Марины Цветаевой есть история про известие о смерти последнего участника Бородинской битвы. Когда-нибудь и нас коснется нечто подобное. Просто хочется как можно дольше отсрочить такой момент. Не всякий опыт приятен.

Вот немного историй жизни, оказавшихся, на мой взгляд, героическими в своей обыденности. Они как слова, как музыка. Вроде все разное, а буквы и ноты одинаковые. Так что любой, при желании, сможет понять и почувствовать их.

Редин Юрий Иванович

Год рождения – 1926. Родом из Тамбова. Сын полковника пограничных войск. Призван уже под конец войны – повезло с годом рождения. Попал в школу стрелков-радистов. После авиационной школы повезло еще раз – покупатель выпуска приехал из авиации дальнего действия. Гибли и там, но куда реже, чем во фронтовой и штурмовой. Интенсивность работы дальних бомбардировщиков к 1944 году заметно снизилась, ушла практика начала войны затыкать ими дыры на горячих участках фронта. Так что выжил. Даже ни разу не был ранен.

После войны переехал во Владимир – сюда перевели отца, тоже уцелевшего в войну.

Армейская специальность, полученная в школе младших авиационных специалистов, пригодилась на гражданке – так и проработал на тракторном до пенсии электриком. Еще ценнее оказалось знание радиоэлектроники – на весь послевоенный Владимир пришлось всего шесть (вместе с нашим героем) мастеров, способных ремонтировать радиоприемники. А когда пошли первые массовые телевизоры (совсем еще капризные и ненадежные), востребованность стала просто дикой – премудрость передачи изображения на расстояние осилили не все ремонтники.

Первое время, по словам жены, катался как сыр в масле. Потом привольная жизнь стала постепенно сходить на нет – спецов-конкурентов становилось все больше. Впрочем, голодной эпохи не настало – жили как все. Просто сократились побочные заработки.

Умер Юрий Иванович в конце 90-х. На похороны прислали военный оркестр и почетный караул с функциями торжественного салюта, что несказанно удивило соседских пацанов – в районе панельных хрущевок такой переполох случается редко.

Финаев Дмитрий Николаевич

Тот же 1926 год. Только станция Пачелма, что в Пензенской области. Сын железнодорожного инженера. Отсюда любовь ко всяким механизмам – вместо детских книжек «Теория паровоза». С 14 лет первый опыт работы – помощник машиниста локомобиля. Там мальчишка так освоился, что вскоре сдал экзамен на полноценного машиниста – для 14 лет головокружительная карьера.

Потом МТС, звание слесаря–ремонтника и армия – война уже выдыхалась. С мая 43 по май 44 – рядовой стрелок. В мае 44 попал в авиационный полк, на рембазу. Лычки ефрейтора. Числился электромехаником, кладовщиком. А на деле страсть к моторам пришлась как нельзя кстати. Считался лучшим мотористом округа. Даже в старости помнил устройство тогдашних авиационных моторов до винтика. Но еще больше пришлось возиться с автотехникой – в их мастерских всякое армейское начальство для личных целей восстанавливало трофейный автопарк. Мотоциклы, грузовики, легковушки. Широко оказался представлен производитель Германии, Франции, Чехии, Великобритании. Приходилось придумывать и перерабатывать конструкции, осваивать мелкосерийные технологии – запчастей не было.

После войны служба в Польше до 1950 года. Надсмотрщик линейных средств связи. Как закончилась армия, начался Львов. Забрали с руками в НИИ. Как Гога-Гоша из популярного фильма, собирал разные приборы и приспособления по заказу аспирантов и доцентов.

Из Львова махнул во Владимир. Слыл богачом. Трофейные Цюндапп и малолитражный ДКВ. Среди знакомых начальники мясных магазинов и торговых баз, первые секретари и другая местная элита – поддерживать в рабочем состоянии частную автотехнику тогда было проблематично: сеть станций СТО пока еще жиденькая.

Переживал, что нет сына – только дочь. Одной из причин разрыва с женой послужила попытка посадить дочурку за руль мотоцикла. Тогда считалось, что это совсем не женское дело.

Под старость в гараже устроил мастерскую. Приобрел заслуженную известность среди коллекционеров антикварной автотехники – на консультацию шли ходоки с Москвы и Питера. Изредка заглядывали зубры из автомобильных музеев.

Мечтал, что появится у него ученик, которому он оставит знания, умения и мастерскую в капитальном гараже в районе улицы Северной. Не сложилось.

Ананьев Виктор Ефимович

Родился в 1918. Деревня Собино. Сейчас излюбленное место лыжных прогулок для кольчугинцев. Тогда ничем неприметная глубинка.

Семья крестьян-середняков. Отец и мать одногодки, 1882 года рождения. По тем временам поздний ребенок.

С детства страсть к музыке. Как и полагается в деревне того времени – балалайка и гитара. Но, в отличие от большинства поверхностных любителей, самоучкой освоил инструмент и всю сопутствующую теоретическую премудрость не хуже выпускника училища.

Особых перспектив деревня в то время не предлагала. Куда проще поступить кольчугинскому парню, чтобы вырваться? В Московский институт стали им. Сталина.

В 1938 призвали в армию со 2 курса. Как технически грамотного (тогда и 6 классов считались Образованием, а уж десятилетка или институт…) послали в Ташкент на авиационный завод. Назначили техником ППР – планово-предупредительного ремонта.

Участвовал в самодеятельности. Совсем перед войной выиграл всероссийский армейский музыкальный конкурс. Отыграл так, что прочили великое будущее. Будущее подкорректировала война.

До 1943 не трогали. Авиационных специалистов разменивали в последнюю очередь. Но потом пришла и его пора.

Война кончилась для Виктора Ефимовича быстро. Осколочное ранение в локоть. С тех пор рука сохла и плохо слушалась. Профессиональная музыкальная карьера стала недоступной.

Закончил институт. Вернулся в Кольчугино. Обзавелся семьей. Первое время преподавал в техникуме начертательную геометрию и черчение. Постоянно разрабатывал руку.

Играл в шахматы. Даже был несколько раз чемпионом города – тогда очень популярный вид спорта.

Постепенно тренировки руки дали результаты. Даже с искалеченным локтем смог занять нишу первого виртуоза-балалаечника Владимирской области. Не имея профильного образования, стал преподавать в Доме пионеров народные инструменты. После пригласили в Бавленскую музыкальную школу – дважды в неделю.

Дети любили Виктора Ефимовича. Этот добрый человек умел мягко, ненавязчиво заинтересовать учеников. А иногда, под настроение, показывал такие выкрутасы с инструментом, что пораженные детишки ахали и восторгались – такие невидали можно было только по телевизору увидеть. Хотя сам исполнитель не любил подобных упражнений. Так говорил: цирк к музыке отношения не имеет – это ярмарка получается, показуха.

Он не стал профессиональным музыкантом. Зато большую часть жизни учил ребятишек музыке. До самого конца.

Каждый отмечает годовщину окончания страшной той бойни, как умеет, как научили. Но после когда-то услышанных историй ветеранов, после рассказов моих дедов-инвалидов, после того, как не один раз пришлось разносить ведомственные куцые подарки, похожие на подачки, чуть живым старикам, лично я не хожу с плакатами, лентами и флагами, не слушаю фронтовых песен и не пью сто грамм. Поводов для радости не вижу. Потому что человеческая радость, в моем понимании, какая-то другая. Без парада и флагов. Радость – она тихая. Если громко, то это что-то иное. Чему и название не обязательно придумывать.

"Когда Бог, спустившись с небес, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи..."

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции