Царская пенсия

Илья Поляков:
Писатель
Илья_Поляков
Первые в России пенсии указом назначил в 1720 году Петр I, но выплачивались они только раненым в боях. Люди по этому закону проходили, скорее, касательно - Петра они интересовали мало
ИСТОРИИ 6 августа 2018, 15:29 8 3814

Мой предыдущий материал получил неожиданное (для меня-то точно) продолжение в виде комментария, в котором предложили написать о пенсиях. Поначалу я даже как-то и растерялся. Не то чтобы мне совсем нечего сказать по этому вопросу, просто тема затронута злободневная и общероссийская. Я же изначально ограничен рамками площадки, где без привязки к областным реалиям никак. Тем более что выступаю на Зебре не как штатный репортер или обозреватель, а как добровольный и необязательный автор эссе. Потом, поразмыслив, решил, что Casus foederi все же имеется. И зацепка эта худо-бедно может сойти за предлог.

География моих дедушек-бабушек слегка расфокусирована. По регионам получается: Брянск, Псков, Иваново, Владимир. Тут и кроется лазейка: по старой советской привычке (гениальной с позиции пропаганды и бездарной с точки зрения статистики) сравнивать все с 1913 годом вполне допустимо два последних места пустить единым блоком: все же Иваново-Вознесенск до революции входил в состав Владимирской губернии. А после оной уже Владимир долгое время играл второстепенные роли в Ивановской промышленной области. Так что формально крупных нарушений нет, условности соблюдены, и можно приступать.

Историческая панорама

Большинство социальных институтов современности выкристаллизовались совсем недавно: в районе столетия тому назад или даже меньше, но корни их куда глубже. Проследить удается не всегда. Англичанам проще. У них есть Хартия короля Джона, а у нас, кроме богатой земли, особо и похвастать нечем.

В средневековых монастырях Европы частенько случались отдельные покои, где доживали свой век состарившиеся фермеры. Им, помимо комнаты, полагалось питание, дрова и минимум посуды. Чтобы претендовать на такой пансион, требовалось много лет честно работать на монастырь или получить какое-то военное увечье во славу монарха. Собственно, это и можно считать первым проявлением заботы о человеке почтенного возраста — переходить в монашескую категорию от счастливчиков не требовали. Хотя более-менее централизованной какой-то организации не прослеживалось — все решалось непосредственно на местах. Позднее это позволило Мишелю Фуко создать вагон теорий о здравоохранении, но они пока выходят за рамки нашего повествования.

В курсе истории государства Московского лично я не припомню ничего подобного, скажем, век на XVI. Хотя, возможно, что-то и было, просто у меня не зафиксировалось. Было конечно, что-то, отдаленно напоминающее, в секторе военном. Но то, скорее, походило на выплаты для излечения от понесенных на службе увечий. Собственно, владельцам вотчин пенсионной опции не требовалось. А что до остальных, то их судьбы совершенно не заботили верхушку. Сдох Максим — да и фиг бы с ним.

Первые пенсии указом назначил в 1720 году, как и следует догадаться, Петр I. Но тут снова подразумевались раненые в боях, и больше всего закон касался флота — любимого детища царя-реформатора. И люди по этому закону проходили скорее касательно — Петра они интересовали мало.

Петровский импульс немного прибавил при Николае I. Можно сказать, что петровская идея подверглась доскональной проработке и улучшению. В категорию пенсионеров отныне попадали военные, их вдовы и чиновники больших рангов. Тем, что пожиже, подобного счастья не полагалось.

Закон снова касался только дворян. Собственно, количество дворянских семей было не так уж и велико, так что царь лично знал большинство представителей, поэтому в каких-то случаях вопросы решались непосредственно в режиме ручного управления. Для примера можно взять семейство Пушкина: после гибели поэта император не только оплатил его долги, но и назначил вдове и детям содержание. Кстати, тем самым было сделано исключение (они случались): закон четко оговаривал, что погибшие (пенсию погибших получали их дети и законные супруги) в результате дуэли право на пенсию теряли, что в общих чертах соблюдалось до 1917-го.

К веку ХХ пенсионные блага распростерлись над многими гражданами. На содержание в будущем могли рассчитывать военные, профессура вузов, все чиновники, инженеры и мастера промышленных предприятий (то есть ИТР), все железнодорожники и рабочие с казенных заводов, медики казенных лечебных учреждений. Постепенно к ним присоединялись учителя школ, жандармы, видные ученые. При этом строго учитывался стаж. 100% от заработка получали владельцы 35-летнего срока работы. Четверть века стажа давала право на сохранение половинного оклада. Те, кто не дотягивал до временного ценза, но проработал 10 лет, получали треть от заработка.

Если пенсионер умирал, но после него оставались вдова и дети, то пенсию уже выплачивали им, как наследникам. Детям платили до совершеннолетия, вдове — до самой смерти. И размер выплат не сокращался — платили в полном объеме. Правда, маленькую пенсию обжаловать было невозможно.

Хороший пример — семья Ульяновых. Все же папа Владимира Ильича находился в генеральском чине (4-й класс, дававший потомственное дворянство, не говоря о размере фактических заслуг), так что после его смерти в начале 1886 года полный оклад генерал-майора семья получала до самого 1916-го — до кончины Марии Александровны. Это дало возможность первое время после потери кормильца содержать огромную городскую усадьбу (позднее ее продали), никак не прозябать вдове и детям, да еще оплачивать проживание за границей самому известному революционеру, не сильно-то любившему и стремившемуся работать.

Вот и тут следует учитывать, что более двух третей населения Империи составляло крестьянство. Им вообще ничего не полагалось. Причин несколько. Во-первых, форма собственности в деревне. Общинная, архаичная и совершенно неподвластная какому-либо упорядочиванию. Во-вторых, отсутствие более-менее действенного учета населения. Земские списки не страдали полнотой и внятностью, а для нормальных пенсионных платежей одинаково важны и логистика, и статистика.

В годы правления Ленина пенсии назначались случайно. За революционные заслуги могли подкинуть пайка или какую синекуру. В 1918 году назначили пособия инвалидам-красноармейцам, а в 1923 году решили поддержать старых большевиков (их в поздние эпохи, правда, быстренько вывели под корень). На большее ресурсов не хватало — НЭП только-только залечивал шок от лютых продразверсток, и экономика выкарабкивалась из коматозного состояния. При Сталине что-то стало проясняться, хотя больше для проформы.

В эпоху Иосифа Виссарионовича о пенсиях подумали в 1928 году. Но как-то очень странно подумали. Число законодательных актов, выпущенных тогда, немногим не дотягивало до тысячи. А право на пенсию имели избранные, к коим относились: заслуженные металлурги, госслужащие, институтская профессура, медики. Эти получали от 60% до 100% былых окладов. С 1937 года к ним присоединились городские рабочие. Но их уровень достатка — всего четверть среднего оклада — не дотягивал до половины прожиточного минимума. А село (примерно 60% населения страны) не получали пенсий вовсе. Мало того! Они и зарплат не получали, да и паспортов им не полагалось.

Существовала еще категория персональных пенсионеров. Этим могли назначить и 300% оклада. Всяким старым борцам за идею или подобной публике. Почти курьезно, подобная привилегия свято соблюдалась даже в первых сталинских лагерях. Ахматова рассказывала, что на столовой СЛОНа висел плакат, автором которого вроде как называли Демьяна Бедного: «Всем повидло, а цареубийцам — варенье».

При Хрущеве в 1956 году появился новый пенсионный закон. Если перевести в цены после 1961 года (тогда случилась денежная реформа), выходило от 30 до 120 в месяц. И тогда же определился возраст выхода на пенсию: 60 лет — для мужчин и 55 лет — для женщин. И снова без сельского сегмента — закон сочиняли исключительно для рабочих и служащих.

Крестьяне пенсии получили только в 1965 году. Но как можно было прожить на 12 рублей даже в ту якобы дешевую эпоху — вопрос открытый и ныне.

Уравняли рабочего с колхозницей в 1971 году. До того равенство существовало только в фантазиях скульптора Мухиной. Кстати, до 1978 года с пенсий колхозников еще и вычитали за приусадебный участок. Так что знаменитый пломбир казался им ой каким объеденьем.

Глава для свидетелей пломбира

Думаю, что сухих фактов о динамике пенсий за годы советской власти достаточно для выводов. Но я обещал увязать это с Владимирской областью. А это доступно только по единственной схеме: замкнуть на опыт моей собственной семьи.

Мой дед по отцу в 1970-е уже был на пенсии. Возраст, да еще инвалидность с войны. И все равно работал — кидал уголек в районной котельной. Его жена — моя бабка — тогда же продавала в Союзпечати газеты. До пенсии же трудилась учителем немецкого. Это в относительно благополучные брежневские. Еще не все нефтяные деньги проедены, еще в Афганистан не влезли, еще в Москву ездят только за колбасой — школьную форму пока можно купить и на местах.

Отца этой моей бабушки звали Климохин Иван Капитонович. Он приходился родным братом Сергею Климохину — другу Фрунзе и важной шишки в правительстве. Оставшись в родной Вичуге, Иван старался оставаться аполитичным — тут братья расходились в идеалах. И даже когда вспыхнул бунт 1932 года — ткачи прекрасно помнили, что до революции при «угнетателе» Коновалове и засилье мировой гидры империализма им жилось в разы лучше да сытнее — мой прадед старался остаться в стороне. Далось с трудом — дом их как раз стоял рядом с эпицентром событий.

Сергей Климохин в это время вообще служил в Польше торгпредом, что не помешало арестовать его в 1937 году и обвинить в содействии организации бунта. Посадили. Далеко не отсылали — пригодился как бухгалтер в системе лагерных СМУ, причем непосредственно в Москве. Отпущен по актировке в конце 1941 года. Умер в 1942 году, так и не оправившись от дистрофии. Кстати, пресловутые 6 соток – эхо той бузы. Власти поняли, что если не дать и этого, выйдет вовсе худо.

По причине родства с таким неблагонадежным человеком Ивану Климохину отказали в пенсии. И на работу уже не годился — возраст. Он и его жена умерли зимой 1943 (начало года) от воспаления легких на фоне истощения — дочь (моя бабушка) работала после школы ночной сиделкой в госпитале, но не смогла их туда пристроить. А им не полагалось ни дров, ни пенсии. Только иждивенческие продуктовые карточки, продукты по которым, между прочим, все равно требовалось выкупать.

Я понимаю, что война. Но как в глубоком тылу в Центральной России от недостатка питания и тепла умерли два старика, я не понимаю. И не думаю, что случай этот оказался единичным.

Второй мой дед родом из деревни Парши — от нее под Юрьев-Польским осталось полтора дома и название. Но в первой половине прошлого века то было еще крепкое село с водяной мельницей и красной кирпичной церковью.

Семье деда повезло. В 1928 году, сообразив, к чему все клонится, его родители смогли вырваться из Парши в Иваново, для чего пришлось давать в лапу местному начальству (чтобы паспорта получить) и продавать все нехитрое имущество за бесценок соседям (не побрезговали), а потом несколько лет ютиться с тремя детишками по съемным углам.

В деревне же осталась многочисленная родня. Я хорошо помню свою двоюродную бабушку Нюру, потому что большей самоотверженности я не встречал.

Понимая, что из деревни без паспорта и денег не вырваться, Нюра не стала выходить замуж, а просто родила единственную дочь. И ее, горячо любимую, отдала в бездетную семью в другой город — просто чтобы у той появился шанс. И боль эта от того, что дочь живет у других людей, что называет их мамой и папой, что держит на родную мать детскую обиду, не отпускала до смерти, хотя она не показывала виду. Нет, не спилась и не опустилась, как некоторые. Просто держала всю жизнь в себе то, что даже высказать нельзя, что и показать никак не можно.

А еще бабушка моего школьного друга вспоминала, как она стала получать эту смешную колхозную пенсию в 12 рублей. Как покупала в сельпо кусок вареной колбасы и просила продавщицу порезать ее ломтиками и съедала прямо у крыльца. Раз в месяц, как особое наслаждение. Тогда еще в их сельском магазине продавалась не сильно качественная колбаска — до города всего-то километров двадцать. А вскоре и ее не стало. На полках остались спички, соль, конфеты «Школьница» и серые макароны. Иногда привозили перловку.

Бабуля же перестала получать пенсию в 1981 году, потому что умерла от инсульта, когда колола дрова на зиму. Я помню, как она незадолго до смерти переживала, что мы не попробуем настоящую «Докторскую». Думаю, что попробовать ее уже действительно не удастся — сейчас уже не едят порезанную мелкими ломтиками колбасу на подгнившем крыльце сельмага. Как-то оно немодно стало.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции